Мойра вошла в квартиру и тихо закрыла за собой дверь. Она прошла на кухню, отметив по пути исчезновение картин и спертый воздух в комнате. Остановившись в дверях кухни, она стала ждать, пока дочь обратит на нее внимание. Она увидела грязные и непричесанные волосы Ливви. Халат выглядел так, словно сто носили, не снимая, целый год. Но Мойра молчала. Она просто стояла и ждала, пока Ливви оторвется от созерцания крышки чайницы. Наконец, больше не в состоянии терпеть это пренебрежение, Мойра кашлянула. Ливви посмотрела на нее, насыпая чай в заварочный чайник, залила кипяток.
– Я думаю, что ты здесь из-за моего плохого поведения с Питером. Сомневаюсь, что тебя могло привести сюда Что-нибудь еще.
Мойра уставилась на свою дочь. Она обиделась, но, вспомнив о положении Ливви, сдержалась.
– Нет, я совсем не из-за этого здесь.
Ливви приподняла одну бровь:
– Нет?
– Нет, – ответила Мойра, сдерживая ярость. – Я пришла убедиться, что с тобой все в порядке. Мне не удалось дозвониться до тебя, и я разволновалась. Мне…
Ливви оборвала ее.
– Ты пришла из-за Питера, мать. Не лги. За все прошедшие двенадцать лет я никогда не была для тебя на первом месте. Будь честной, мама! Я расстроила Питера, и ты решила это исправить. Ты приехала в город, чтобы провести с ним ленч и утешить его. А до этого ты решила потратить время на меня, чтобы рассказать, какой он прекрасный малый. Не надо скромничать со мной, мать! – Ливви закатила глаза и подбоченилась. – Ты всегда выкладывалась ради Питера, мать. Ты на все была готова ради него. Ты…
Мойра, не понимая, что делает, пересекла кухню и влепила сильную пощечину своей дочери. Та, пораженная, яростно уставилась на Мойру и закрыла щеку рукой.
– Боже! Ты сука!
Грудь Мойры бурно вздымалась, а лицо побагровело. Ей хотелось плакать и кричать от невыносимой боли, по, сжав кулаки и не двигаясь с места, она сказала:
– Нет, не я. Ты абсолютно ничего не знаешь. Мы всегда старались оберегать тебя, мы…
– Оберегать меня? Боже, это шутка! Оберегать меня от чего? Но только не от твоей любовной интриги и твоей безудержной страсти.
– Достаточно, Ливви! – разъярилась Мойра.
– Достаточно! Ты оберегала меня своей нелепой беременностью, из-за которой ты бросила папу. Ты старалась защитить меня этим спектаклем: тридцативосьмилетняя женщина, моя мать, с новым ребенком и любовником?
– Достаточно! – закричала Мойра. – Достаточно! – Ее голос был сильным, и она с трудом сдерживалась, чтобы не закричать снова. Страстный голос матери удивил Ливви. Она уставилась на Мойру. Та продолжала: – Я расскажу тебе, дочь, почему я оставила твоего отца. Я оставила его, потому что заболела! Да, Ливви, заболела! В течение многих лет я несла такую физическую и эмоциональную ношу, что сломалась. – Мойра остановилась и перевела дыхание. Перехватив взгляд дочери, полный ужаса и отвращения, она решила, что хватит лжи. Ливви должна знать всю правду, какой бы горькой она ни была. Время пришло. – Ливви, Брайан Дэвис был блестящим журналистом, но он был отвратительным мужем и очень сволочным человеком. С той минуты, когда он узнал, что я беременна тобой, – он отказался от меня. Он сказал, что ему нужна сексуальная разрядка, а не вонючий младенец. Что он не собирается иметь пустые ночи и сюсюкаться с беременной бабой. Поэтому он уходит к одной из своих любовниц. Он даже поинтересовался, не хочу ли я познакомиться с ней. – Мойра замолчала и горько усмехнулась. – После этого он как-то явился, отупевший от пьянства и в полной уверенности, что ему все позволено. Он явился с девицей, юной, неопытной. Я думаю, что он совершенно потерял голову из-за нее. Господи, какой я была дурой! Я осмелилась помешать ему! – Мойра слегка расслабилась; с тех пор как начала говорить, она никак не могла остановиться. Она как будто освобождалась от тяжелой ноши. – Брайан был очень жесток, когда пил, Ливви. Он стал избивать меня, когда я помешала ему войти в дом. Он убил бы меня, но ему помешала Эдди. Но она защищала не меня. Я, по ее мнению, заслуживала и худшего, но мог пострадать ее сын. Она не хотела вмешательства полиции или прессы. Карьера ее сына могла рухнуть.
Мойра не смотрела на Ливви. Каждый раз, замолкая, она не отводила глаз от пола, ей не хотелось видеть страданий дочери.