Обманутые счастьем

Накануне Троицы Глаша вынула из родового сундука, окованного железными лентами, доставшегося Емельяну от деда, единственную в семье праздничную из белого шелка рубаху-додильню. Глаша сама с любовью украсила одежку вышивкой цветного орнамента на груди, обогатила бисером, а на рукава в предплечье нанесла узоры разноцветными атласными нитками. Достала кибалку, опоясанную цветными лентами, примерила на голову. Королева, да и только! Красные сапожки к ноге приставила. Сколько уж не носила.

– Сбегай на луг, набери цветов да на кибалку навяжи, – сказала Маня, видя приготовление снохи к празднику и на утреню в церковь. – Доставай и мою плахту. Бог дал, сохранили наряды. А было – менять на харчи хотели.

– Та ни, повянут цветы. Не больно густо там. Жарки пока почивают.

В хату вошёл Емельян, увидев в руках Глаши наряды, нахмурился тучей.

– Никак хлопцев завлечь хочешь, Глашка? Завлекай, а того для кого рядишься – оставь. У него семья.

Глаша отвернулась от брата, лицо вспыхнуло огнём, сердце залихорадило.

– Божечка ты мой! Про кого ты толмачишь, Емеля?

– Она знает. Видел, как на сходе к мужику ластилась, что собака преданная. Он на молебне с семьей будет. Смотри у меня, не мозоль очи.

– Пошто к женатику липнешь, Глаша? – изумилась Маня.

– Где взять холостого парубка? Все в Зубкове с женами, а новые переселенцы молодые и нищие.

– Есть и те, кто на ноги встал, правда, не старее нас. Сыновья у них – сопляки, – согласился Емельян.

– Я вам что мёртвая! – вспылила вдова, – слышу, как вы ночами шаркаетесь на той скрипучей кровати…

Глаша швырнула в сундук наряды и выскочила со слезами на глазах до ветру. Долго ходила по двору, успокаиваясь, проклиная дальнюю дорогу сюда, в которой муж загубил здоровье.

Златоглавая с колокольней церковь Покрова Пресвятой Богоматери переполнена прихожанами. От множества свечей перед иконостасом светло и лучисто. Восковой пряный аромат растекается меж людьми. Несколько женщин с церковными книгами составили хор и поют молитвы. Их голоса стройны и приятны для слуха. Нарядные с торжественными лицами прихожане слушают службу, участвуют в ней, подпевая и крестясь, отбивая поклоны. Батюшка в белой ризе обошёл нарядных прихожан, плавно размахивая кадилом, из которого легким облачком вырывался дымок, пахнущий ладаном.

Евграф и Одарка стояли в гуще прихожан, рядом Степан с Натальей усердно крестились на зычный призыв священника «помолимся» и, шепча молитву, отбивали поклоны со всеми вместе. Среди нарядной публики они почти не отличались одеждой: перед самым праздником порадовали себя обновами. Одарка сшила сарафан из купленного в лавке отреза, а мужу рубаху, разукрасив цветной вышивкой.

Слева Евграф заметил нарядную Глашу, так и зыркающую в его сторону, стремясь поймать взгляд женатика. Евграф же головы на вдову не поворачивал, а лишь несколько раз скашивал на неё глаза, чтобы убедиться на месте ли эта напористая женщина. Ему неприятно находиться под пристальным глазом в Божием храме, тем более что рядом стоит его жена.

Верёвочка встреч начала виться с база Емельяна. Второй раз они столкнулись на сходе граждан, где Глаша, являясь собственником земельного надела и покоса присутствовала на равных правах с мужчинами, можно сказать в единственном числе, если не считать учительницу Красноженову из Карасука. Она неделю уж ходила по домам, агитировала переселенцев направлять в школу для обучения грамоте смышленых сыновей восьмилетнего возраста.

Сход проходил во дворе волостной управы. Говорили о правах и обязанностях переселенцев, обо всех формах помощи государства для становления хозяйств. Сказанное старшиной волости, землемером, лесником, а также приезжими агрономом и архитектором из уезда каждый присутствующий наматывал на ус, в знак одобрения многие кивали головами и внимательно слушали дальше. Глаша протиснулась к Евграфу, и жадный взгляд, полыхающий огнём истомы, обжигал его душу. Несколько раз пыталась что-то ему сказать, даже шептала, но он упреждающе поднимал руку, сердито кривя губы, останавливал вдову. Емельян и Степан видели эту мимику и возмущались.

Как только сход закончился, Емельян ухватил сестру за руку и удерживал на месте, пока Евграф и Степан не скрылись за воротами.

– Пусти окаянный, я с Граней поговорить хочу. Видишь, он машет мне рукой.

– Он не машет, а отмахивается от тебя. Он – человек серьёзный. На людях с тобой лясы точить не будет.

– Ладно, я его в другой раз укараулю, – Глаша в сердцах вырвала свою руку из цепких рук брата и пошла впереди него в сторону дома.