Обманутые счастьем

Как поведёт хозяйство Одарка с малолетними детишками? Старшему Ванюшке только семь годков стукнуло. Его бы в школу в Карасук на следующий год определить. Поговаривают, в Зубково при волостной управе класс начальный с осени откроется. Прирубили уж к конторе полати, печь поставили. Нет, не понесёт Одарка такой тяжести. Сломает она её, горькими слезами будет умываться. А если убьют?! На войне не конфеты с петушками сосут, а людей убивают да калечат.

Бывало за эти годы лихие напасти. Одарка по весне как-то вечером управлялась, нездоровилось ей после родов первой дочки Галинки, и корова ушибла ей ногу в голени. Едва доковыляла до дому. Сразу не сказала мужу об ушибе. Наутро – наступить не может, распухла, одеревенела. Евграф осерчал, принялся осматривать ушиб. Простучал пальцами, Одарка в стон, ажник пот выступил на лбу от боли.

– То не просто ушиб, моя гарная женушка, тут кость задета. Трещина думаю, как же ты смолчала? – Евграф с сердитым сочувствием смотрел на Одарку. – То-то я чую: не спится тебе ноченькой. Счас я ногу запеленаю, и будешь лежать не меньше трех суток.

– Как же, Граня, лежать, кто ж за Галинкой доглядит? Она такая хворая, – испугалась Одарка.

– Люлька рядом с кроватью весит, протянешь руку – покачаешь. Пеленать я буду. Соберешься кормить грудью – подам кроху. Ты ж не смей ногой шевелить, иначе неделю, а то и больше будешь прикована к постели.

Вся тяжесть домашней работы, привычной для двоих, упала на одни руки. Три коровы уж стояло в стойле, бык для пашни рос, три лошади с жеребёнком. С лошадьми да быком хлопот мало. По теплу стояли в загоне, только на водопой к колодцу гонял да сена подбрасывал. С коровами морока. Две только с новотелу, раздаивать матушек надо. Несколько раз за день под них садиться, телят поить. Одна, правда, в запуске, к лету отелится. Молоко девать некуда, будь оно неладно. Да куда денешься, придётся бороться с нелегкой долей.

Той же весной грянула новая гроза – корь. Серафим прибежал, сказал, что у него огнём горит младший сынишка, кашляет, мокроты вожжой висят, ничего не ест. Поди Евграф поможет, коль скот врачует?

Разговор во дворе состоялся. Евграф подумал: скарлатина. Напугался такой дурной вести, аж мороз по шкуре продрал: переходчивая скарлатина, опасна для малышей. Серафима в дом не пригласил, стал тут же расспрашивать:

– Сколько дней в огне малый?

– Третий день как.

– До этого хворал?

– Шибко не замечали, но квасился. Глаша первая прознала, что у него жар, всполошилась. Поможешь?

– Та я не фершел. К зубковскому Афанасию беги.

– Нет его в деревне, в Карасук отправили. Там больно много ребятишек больных, – Серафим умоляюще смотрел на Евграфа. – Помоги, не зря же ты расспрашиваешь.

– Не зря, если это скарлатина – не спасти мальца. Поздно хватились. Уберечь бы старшего. Ему сколько исполнилось?

– Ноне десятый годик пошёл.

– Этот видно окреп. Не подпускай его к больному близко. Мне глянуть на мальца бы. Убедиться.

– Поехали, туда – сюда свезу.

– Скажу Одарке об отлучке.

В комнате для детей Глафира хлопочет у кровати больного. Евграф поздравствовался, снял армяк, вымыл у рукомойника руки с мылом, прошёл в детскую, внимательно осмотрел мальчика. Пощупал лоб. Кипяток!

– Открой рот, Лёня, высунь подальше язык. Так, – Евграф нажал на язык черенком деревянной ложки. – Красноватый язык у мальца, но сыпи, слава Богу, нет. А на теле есть? Давай посмотрим, рубашку завернём, не бойся. Есть сыпь, но не такая страшная. Думаю, это не скарлатина, а корь. Тоже не мёд, но легче. Авось оклемается малый.

– Чем же его поддержать можно, он не ест ни шута? – спросила Глаша.

– У бабки Параски корень солодки и девясила возьми. Надо бы и алтея. Но тут я его не встречал. Накроши ложку, кипяти несколько минут в кружке и пои всех мальцов несколько раз в день. Думаю поможет. Если у Параски нет, у меня есть – дам немного.

Евграф обеспокоенный вернулся домой. Набрал в клуне высушенных корней, какие называл Серафиму, и сам приготовил отвар в литровой алюминиевой кружке, велел Одарке вместо чая поить детей для крепости организма. Сам заторопился к Степану и рассказал о поветрии кори, и предложил Наталье тот же рецепт, что жене и Глаше.

– Ты, Граня, вижу, не только скот врачуешь, но и людей. Откуда такая наука?

– От тяти всё идёт. Он к такому делу – талант. В молодости крепостным был, как и твой отец. Помещик Саврасов – его хозяин, приметил смышленость тяти, во двор взял. Он до лошадей любитель, разводил орловских рысаков, кой и мой Гнедой этих кровей. Продавал коней богато. Тятя грамоту познал у него, Саврасов тоже знатным лекарем слыл. Однажды принес книжку древнего индуса-знахаря. Авиценной звали. Приказал читать и выписывать какие травы от чего. Тятя рад стараться. Много почерпнул доброго. Применял, мне передавал. Я тоже, на ус мотал.

– Бабка Параска, мать Полымяка, травница. У волостной управы как-то сидела и торговала травами.