Обмасонивание

Многие из сотен тысяч беженцев находились на грани безумия… «На перрон падает фибровый чемодан, разбивается, вываливая все свое содержимое. Игрушки, маникюрный несессер, обгоревшее белье. И спаленный до мумии детский трупик, который полуобезумевшая женщина тащила с собой как остаток еще несколько дней назад живого прошлого».

«Кауфман (местный гауляйтер, он поседел за эту ночь) пишет о катастрофе, потрясающей воображение. Город с миллионным населением уничтожен, возникшие проблемы почти не поддаются решению. Население в миллион человек необходимо снабдить продовольствием, обеспечить одеждой и жильем и как можно скорее эвакуировать. Кауфман сообщает о примерно 800 тысячах бездомных, которые бродят по улицам, не зная, что предпринять».

Начальник штаба люфтваффе Гешоннек был обвинён в некомпетентности, 19 августа тот покончил с собой. Рейсмаршал был лишён доверия фюрера и счастья общаться с ним.

Так, в частности, «ломали хребет фашистской гадине».

Это — июль 1943. Война продолжается. Хотя люди понимающие, вроде Гальдера или Шпеера, ещё в январе 1942 пишут в своих дневниках:

«Война нами проиграна — русские сумели вывезти более тысячи предприятий».

* * *

Мда… И там, и здесь в основе — идеология, призывы каких-то шаманов. Но городок невелик, «огненный смерч» здесь не устроить.

Кстати, союзники, как и Дрочило, применяли «предварительное обустройство территории»: сначала летели тяжёлые фугасы, пробивавшие крыши зданий и выбивавшие взрывной волной двери и окна, создавая сквозняки. Затем отправлялись легкие и средние зажигательные бомбы. Первые поджигали чердаки, вторые, пробивая перекрытия, воспламеняли всё строение. Сквозняки моментально создавали огромные пожары.

Выживших… увязываем. Как будут крымчаки полон гонять — к жердям за шеи. Шеренги полуголых, с ободранными по ягодицы подолами — чтобы не обмарались по дороге, руки-то у всех связаны, штаны не спустишь, подол быстро не задерёшь — отводят в сторону.

Утром погоним на север, к Пичай-городку. Туда с Оки учаны придут, и поедут вчерашние вольные горожане — работы работать на Воеводу Всеволжского.

Одни — сказали глупость, другие — поверили, третьи — просто в дом пустили. Теперь всем «светлое будущее» замаячило — в болотах арыки копать.

Самород сам не спит и другим не даёт: ведёт спешный сыск. Одуревшие от пожара, переполненные ужасом всепожирающего пламени мятежники — хорошо «раскалываются».

«Момент истины» пришёл.

— Вот, Воевода, списочек. Всех кудо в земле Эрзянской. Тута пометочки. Которые — за нас, которые — против. Которые — ни богу свечка, ни чёрту кочерга. А то — непонятно пока.

«Мятежник» — это не человек. Это род, кудо. Человек здесь «своей воли» не имеет — исполняет родовую. «Пошёл христиан резать» — по «всенародному», в данном кудо, решению. Или, как минимум, со «всенародного» согласия.

Проще: если попался пленный из «рода сокола», то весь «род сокола» — враги. «Они там все такие».

— Хорошо, Самород. Первых оставляем на земле. Вторых — сам режешь или ко мне в каторгу гонишь. Остальных… в россыпь и на поселение. В те местности, где мне новых насельников надобно.

Карты подняли мятеж. Все, кто в этом деле не был явно на нашей стороне, лишается земли и воли. Истребляется, «рассыпается», «атомизируется». Обучается, расселяется, «переваривается». В «стрелочников». Или — в покойников.

Разные подробности такого «переваривания»…

Чисто например. Сожительство мужчины и женщины, не освящённое церковью, браком не считается, называется блудом. Взаимных прав/обязательств, юридических последствий — не порождает. Ты, принужденно переселяемый, будешь теперь учить язык, проходить ликбез, валять дерева, копать канавы… В удобном для меня порядке. Года два — минимум. Дождётся ли тебя твоя суженная? А будешь глупым, ленивым, скандальным… срок натурализации без отягчающих — шесть лет. Столько — только родная мать сыночка с войны ждать готова.

«Внимая ужасам войны,
При каждой новой жертве боя
Мне жаль не друга, не жены,
Мне жаль не самого героя…
Увы! утешится жена,
И друга лучший друг забудет;
Но где-то есть душа одна —
Она до гроба помнить будет!
Средь лицемерных наших дел
И всякой пошлости и прозы
Одни я в мир подсмотрел
Святые, искренние слёзы —
То слёзы бедных матерей!
Им не забыть своих детей,
Погибших на кровавой ниве,
Как не поднять плакучей иве
Своих поникнувших ветвей…».