Обнаров

Крупные капли холодного осеннего дождя монотонно барабанили по стеклам. В тишине каждый порыв ветра выбивал на лобовом стекле барабанную дробь. Обнаров любил дождь. Дождь его успокаивал, заставлял чувствовать себя уютно, будь то в машине или дома, или в вагончике на съемочной площадке. Но сейчас то, как дождь барабанил в стекла, по капоту, по крыше, раздражало. Он сомкнул руки на рулевом колесе, склонил к ним голову, замер.

– Какой же я идиот! Непостижимо… – с болью в голосе прошептал он.

«Она доверилась мне, потянулась ко мне. А я? – думал Обнаров. – Забежал мимоходом, обидел, наорал, унизил. И это вместо того, чтобы сказать ей, что она мне нужна, что я чертовски соскучился, что люблю ее, милую, нежную, родную. В конце концов, нужно было узнать, как она чувствует себя. Первая ночь для женщины не проходит бесследно…»

– …! – вслух выругался он.

«Пусть все к чертям летит! Пусть все роли забирают! Столярничать буду. Только бы рядом с нею!»

Он откинулся на спинку сиденья, упрямо поджал губы.

– Дерзай, Преображенский, старый моралист! Бог в помощь!

Заливистая трель дверного звонка не умолкала.

– Вот люди! – сетовал сосед, направляясь к входной двери. – Три жильца, а дверь всегда Семен открывай.

Обутый в безразмерные клеенчатые шлепанцы на босу ногу, в широких семейных трусах и неизменной грязно-синей майке, он застыл у двери, прислушался, потом воровато спросил:

– Кто там?

– Добрый вечер. Простите за поздний визит, но мне нужна Таисия Андреевна Ковалева.

Мужской голос был подчеркнуто вежливым. Сосед почесал большой мясистый нос, потом поскреб щетину и, решив открыть щелочку, щелкнул замком.

– Добрый вечер, – незнакомец был сама любезность. – Таисия Андреевна дома?

Сосед окинул оценивающим взглядом позднего визитера. Мужчина был одет просто, но дорого. В его взгляде, во всем его облике чувствовалась некая власть, от чего Семену Андреевичу стало вдруг совестно и за свою наготу, и за нестиранную майку.

– Дома, – буркнул он и, переходя на тот же любезный тон, уточнил: – С кем имею честь?

– Константин, – представился незнакомец.

– А я Семен Андреевич. Сосед.

– Семен Андреевич, я могу войти?

Сосед снял удерживавшую дверь цепочку.

– Войти можете, но это бесполезно. Спит она. Тихо у нее, – сосед участливо махнул пухленькой рукой, точно по секрету продолжил: – Плакала сегодня. Тихонько-тихонько так. Деликатно. Но у нас же слышимость, сами понимаете. А сейчас спит. А вы что помрачнели?

– Это из-за меня она плакала. Я ее обидел. Должен попросить прощения. Затем и приехал.

– Нашу Тасеньку даже я не обижаю. Однажды, правда, за зад ущипнул. Так… Не со зла. Она девушка хорошая. Знаете, как меня успокаивала, когда с Катериной моей у нас разлад вышел! Ой-ёй! Держитесь, говорит, Семен Андреевич, любит она вас, и дороже вас у нее никого нету. Вот! Ну, чего встал-то, проходи, раз такое дело. Вторая дверь.

Переминаясь с ноги на ногу, сосед наблюдал, как неожиданный гость внимательным взглядом скользил по убогой прихожей, как шел к указанной им двери комнаты Таисии Ковалевой.

– Здесь? – гость указал на дверь.

– Да, – кивнул сосед, подтянул то и дело сползавшие с круглого живота трусы и деликатно добавил: – Я на кухне буду. Если что…

Осторожный стук в дверь. В ответ тишина, точно в комнате и нет никого. Обнаров немного нажал на дверь, она легко поддалась, распахнулась. Он вошел в комнату, испытывая смешанное чувство. Он был счастлив оттого, что все же нашел ее, и винил себя за бесцеремонность, за вторжение в ее личное пространство. Так или иначе, заключив сам с собою сделку, разбор своей вины он оставил на потом.

Тая спала. Она лежала на боку, сжавшись в комочек, до подбородка укрывшись одеялом. Кровать была узкой, продавленной, ржавой, вроде армейской. Выглядывавшее из конверта новенького белоснежного пододеяльника одеяло было старым, с торчащими то здесь, то там клоками грязно-желтой ваты. Убогое убранство постели так не сочеталось с ее иконописным лицом и всем ее обликом хрупкой, изысканной красавицы.

Он осторожно опустился на колени рядом. Припухшие веки, темные тени у глаз, скорбная морщинка у рта, неровное, беспокойное дыхание. Сердце сжалось от боли.

– Прости меня, – прошептал Обнаров и осторожно тронул ее разметавшиеся по подушке волосы.

Веки девушки дрогнули, она открыла глаза.

– Прости меня. Прости, пожалуйста. Мое поведение не имеет оправдания. Есть во мне гаденькая черта – порабощать других. Все время верх одержать хочется. Навязать свою волю, свой стиль общения. Есть жестокость и эгоизм. Но я обещаю тебе, я задавлю это, тебя это больше никогда не коснется, – он шумно вздохнул, попытался справиться с волнением. – Я люблю тебя. Если ты уйдешь, я… Я не смогу без тебя!

Он склонился, прислонился лбом к ее горячей щеке.

Она порывисто обняла его, всхлипнула.

– Тихо-тихо-тихо, родная… Таечка, милая моя, не плачь. Обматери, ударь, наговори гадостей, только не плачь!

Он обнимал ее и, покачивая точно ребенка, гладил по дивным, шелковым волосам.

– Я не буду плакать. Это нервы. Я так переживала за тебя!

– Переживала за меня?