Обнаженная Маха

Наконец человек с собаками ушел, и художник снова остался один. Неспешной походкой прошли несколько парочек — они поворачивали за дворец и исчезали в садах на склоне горы. Потом — группа семинаристов в развевающихся рясах, оставлявших за собой тот специфический запах здоровой, целомудренной и грязной плоти, который чувствуется по казармам и монастырям... А графини нет и нет!..

Художник снова облокотился на балюстраду. Решил подождать еще полчаса, не больше. День клонился к вечеру; солнце еще стояло высоко, но пейзаж неоднократно словно окутывался тенью. Облака, скопившиеся в загонах на горизонте, наконец вырвались на свободу и теперь, похожие на каких-то сказочных зверей, мчались небесными лугами, толкаясь и обгоняя друг друга в безумной гонке, словно хотели проглотить огненный шар, медленно скользящий вниз по чистому участку синего неба.

Неожиданно Реновалес почувствовал укол в спину, в том месте, где сердце. Никто его коснуться не мог; так его предупреждали нервы, которые как-то по-особенному напряглись и почти дрожали от безумного нетерпения. Он чувствовал, что она уже близко, вот-вот появится. И действительно, обернувшись, увидел ее. Она шла по аллее, вся в черном, в подбитом мехом кожаном жакете. Руки спрятаны в небольшой муфте, лицо прикрыто вуалью. Ее высокая и стройная фигура четко выделялась на желтоватой земле, будто скользила от ствола к стволу. Карета возвращалась назад, видимо, чтобы ждать ее наверху, у агрономического училища.

Они встретились посреди площади. Графиня протянула ему ладошку в перчатке, согретую в муфте, и оба направились к балюстраде.

— Я сейчас такая злая... Меня даже трясет от злости. Не думала, что появлюсь здесь; совсем о вас забыла, маэстро, честное слово. Вспомнила только когда вышла из дома главы кабинета министров и, зная, что встречу вас здесь, приехала, чтобы вы развеяли мое плохое настроение.

Сквозь вуаль Реновалес увидел ее сердито блестевшие глаза и залегшие злые складки в уголках красивых губ.

Графиня быстро заговорила, стремясь вылить кипевший в ней гнев; она ничего вокруг себя не замечала — словно находилась в своем салоне, где ей все знакомо.

Только что нанесла визит главе кабинета министров, чтобы переговорить с ним о «своем деле»: бедный Пако — ее муж — мечтает о Золотом Руне, и его счастье будет зависеть от осуществления этого желания. Только этого ему не хватает, чтобы завершить пирамиду крестов, почетных знаков и орденских лент, которую он нагромоздил вокруг своей персоны, от живота до шеи, покрыв этой славной мантией все туловище и не оставив свободным ни одного квадратного миллиметра. Получить Золотое Руно — и можно умирать!.. Почему бы не сделать такое удовольствие Пако, хорошему человеку, неспособному даже мухи обидеть? Что им стоит наградить его этой игрушкой, чтобы он стал счастливым?..

— Больше нет на свете друзей, — горько пожаловалась графиня. — Этот первый министр — тупой дурак, забывший о давней дружбе, как только увидел себя во главе правительства. А как он когда-то вздыхал возле меня, как тенор в сарсуэле^{50}, как ухаживал за мной (поверьте, я не выдумываю) и хотел покончить с собой, видя, что я его не выношу, считаю обыкновенным хлыстом и идиотом!.. Сегодня та же история: то и дело пожимает мне руку и закатывает глаза, «ах, дорогая Конча», «ах, волшебная Конча» и другие льстивые слова — так же он щебечет и в парламенте, этот старый кенар. Короче говоря, с Руном ничего не получится: ему, дескать, очень жаль, но правительство не дает согласия.

И графиня, словно впервые заметив, где находится, направила свой ​​разгневанный взгляд на темные холмы Каса де Кампо; там продолжали греметь выстрелы.

— И после этого они еще смеют ставить человеку в вину мятежные мысли. Я анархистка — вы меня слышите, Мариано? Чем дальше, тем больше чувствую себя революционеркой. Не смейтесь, я не шучу. Бедный Пако, это агнец божий, дрожит от страха, когда я выражаю перед ним свои взгляды. «Женщина, подумай, кто мы с тобой такие. Нам нужно быть в согласии с правительством». Но я бунтую, потому что слишком хорошо знаю эту компанию: ватагу циников. Почему бы не дать моему Пако Золотого Руна, если бедняге так хочется его иметь? Поверите, маэстро, меня злит эта страна, такая трусливая и покорная. Надо, чтобы здесь наступил девяносто третий год, как во Франции^{51}. Если бы я была свободна, а не обременена всякими глупостями: высоким происхождением, положением в свете, — то сегодня непременно совершила бы что-то отчаянное. Бомбу бросила... Нет, бомбу не бросала бы; лучше бы взяла револьвер и...

— Бах-бах-бах! — крикнул художник, весело засмеявшись.

Конча отступила от него на шаг.

— Не шутите, маэстро, — сказала она сердито. — Вы хотите, чтобы я ушла?.. Или дала вам пощечину?.. Мои слова куда более серьезны, чем кажется. Сегодня мне не до шуток!

Но характер у графини был переменчив, и после этих сердитых слов она вдруг улыбнулась, словно вспомнила что-то очень приятное.