Обнаженная Маха

— Какой-то студент со своей модисточкой, — сказал Реновалес, когда юноша с девушкой прошли мимо. — Они более счастливы, чем мы с вами, Конча. Их прогулка даст им куда больше удовольствия.

— Мы с вами уже старые, маэстро, — сказала она с фальшивой грустью в голосе, явно не имея в виду себя, а только своего спутника.

Реновалес возмутился — это была последняя вспышка его страсти.

— Но почему, почему я не могу быть таким счастливым, как тот мальчик? Разве у меня нет на это права?.. Конча, вы не знаете, кто я такой. Вы привыкли относиться ко мне как к мальчишке и забываете, что я художник Реновалес, знаменитый маэстро. Меня знают во всем мире.

И с грубой нескромностью начал распространяться о своей славе, и чем больше говорил, тем сильнее раздражала его холодность этой дамы; он хвастался своим громким именем, как лучезарным плащом, который должен ослеплять женщин. И такой человек как он должен терпеть, когда его оттесняет какой-то ничтожный докторишко?

Графиня улыбалась с выражением жалости. В ее глазах вспыхивали искорки сочувствия. Глупенький! Маленький ребенок! До чего же наивными бывают эти гении!

— Да. Вы великий художник, маэстро. Поэтому я горжусь вашей дружбой. Даже признаю, что она возвышает меня в глазах мира и в моих собственных... Я люблю вас и восхищаюсь вами.

— Не надо мне восхищения, Конча! Я жажду любви!.. Чтобы мы принадлежали друг другу! Любовь без границ...

Она все смеялась.

— Вот человек! Ему надо любви!..

Ее глаза блестели иронией и, казалось, выдавали себя ему. Ведь он нисколько не знает женщин. Любви безразличен талант, она этого не понимает и даже гордится своим невежеством! Ее влечет лишь аромат молодости, благоухание цветущей жизни.

— Останемся друзьями, Мариано, только друзьями. Вы привыкнете, и наши взаимоотношения принесут вам глубокую радость... Не будьте таким материалистом — даже не верится, что вы художник. Вам не хватает идеализма, маэстро, не хватает.

В таком тоне — снисходительном и сочувственном — графиня говорила все время, пока они не расстались у кареты, уже ждущей ее.

— Мы друзья, Мариано. Только друзья... зато настоящие.

Когда начало темнеть, Конча уехала, а Реновалес решил пройтись пешком; он размахивал руками и гневно стискивал кулаки. Оставшись в одиночестве, почувствовал новый приступ ярости и мысленно ругал графиню самыми непотребными словами, ведь теперь его не сковывало ее присутствие. Как она потешается над ним! Как смеялись бы враги, увидев его таким послушным и безвольным в руках женщины, чуть ли не ежедневно меняющей любовников! Но он должен завоевать ее, пусть даже ценой дальнейших унижений. Для него это дело чести — завладеть ею хоть раз, а потом отомстить, оттолкнув ее. Она будет ползать у его ног, а он гордо скажет: «Так я поступаю со всеми, кто мне сопротивляется».

Но сразу же осознал свое бессилие. Он всегда будет покоряться этой женщине, которая так холодно к нему относится, никогда не теряет самообладания и считает его простаком. Охваченный глубоким разочарованием, он стал искать успокоения в мыслях о своем доме, о больной жене, о супружеском долге, который приковывает его к ней, и почувствовал горькую радость человека, жертвующего собой, безропотно несущего свой ​​крест.

Итак, решено. Он уйдет от этой женщины. И никогда больше не увидит ее.

III

И он перестал видеться с графиней — два дня не ходил к ней. А на третий ему принесли небольшое голубое письмо в узком конверте. От тонкого аромата духов, которыми оно было приправлено, художник задрожал.

Графиня была недовольна, что он не приходит, и ласково ему пеняла. Ей очень нужно его видеть, так много есть что ему сказать. Настоящее любовное письмо, которое художник поспешил спрятать, боясь, что, перечитывая его, поверит в то, в чем еще не было никакой уверенности.

Реновалес притворно возмутился.

«Я пойду к ней, — думал он, ходя по мастерской, — но только для того, чтобы сказать ей правду в глаза, чтобы покончить с этим раз и навсегда. Если она думает, что меня можно морочить, то ошибается. Она не знает, что если я хочу, то становлюсь твердый, как гранит».

Бедный маэстро! В то время как в одном уголке его мозга формировались гордые фразы «гранитного мужчины», в другом — сладкий лицемерный голос напевал: «Иди немедленно — пользуйся случаем. Видимо, она уже раскаивается, что оттолкнула тебя. Она ждет тебя и будет твоей».

И художник, охваченный нетерпением, помчался к графине. Но ничего не изменилось. Она принялась ласково его упрекать. Почему он так долго не приходил? Разве не знает, как она любит его? После того разговора в Монклоа она никак не могла успокоиться, думая, что он обиделся. И так за разговорами они просидели часа два в комнате, которая была ее кабинетом, пока пополудни не начали сходиться ее уважаемые друзья, постоянное общество немых обожателей, а последним появился Монтеверди с безмятежным спокойствием любовника, которому ничто не угрожает.