Обнаженная модель

— Узнаешь, кого я привел? Да, правильно, это — Вадим Дербенев. Пока ты прорывался сквозь толпу к Церетели, мы с Вадимом успели изучить картину и выпить за твое здоровье. Вадим сразу узнал меня по седым усам и фотокамере в руках.

Мы расцеловались с Вадимом, вглядываясь в постаревшие лица и седые головы.

Я давно не видел Дербенева и теперь был рад встрече с известным оператором и режиссером, моим давним знакомым, который еще совсем молодым блестяще снял фильм «Человек идет за солнцем» режиссера Михаила Калика. Тогда о его работе сразу заговорили как о явлении в операторском искусстве.

Уланов начал фотографировать всех на фоне картины. В этот момент незаметно подошла Таня Назаренко с бокалом шампанского и огромным букетом цветов. Она встала рядом со мной, горделиво задрав носик.

— Снято, — сказал Уланов.

Мы остались у картины вдвоем с Таней. Она внимательно разглядывала полотно. Я решил немного разыграть ее.

— Таня, извини, что-то не уловил я в твоем лице, не совсем получилось сходство.

Таня посмотрела на меня, сделала глоток шампанского и с интонацией учительницы ответила:

— Нет, я у тебя похожа!

— А мне сказали, что не очень.

Таня топнула ножкой, и упрямо сказал:

— Нет, похожа, я сразу себя узнала! — и она с удовольствием пригубила шампанское.

— Тебе такого успеха коллеги не простят, это я по себе знаю, — взглянув мне прямо в глаза, тихо и с сочувствием произнесла Таня.

Я поцеловал эту чудную женщину и талантливого художника в губы.

Когда-то, в 1982 году, мы с Таней получали академические награды из рук Президента Академии художеств СССР Томского. Назаренко за картину «Декабристы», а я за «Визит дружбы» и «Открытие памятника Ленину». Мы вспомнили об этом, и выпили шампанское до конца. Таня растворилась также незаметно, как и появилась.

Неожиданно я увидел режиссера Ахмата Маликова. Оказывается, он незаметно для нас снял всю сцену диалога с Татьяной Назаренко, и продолжал снимать с рук, выхватывая наиболее интересные моменты.

— Предлагаю всем сняться на фоне Володиной картины, только не позируйте, продолжайте тусоваться, — скомандовал Ахмат, продолжая съемку.

Потом он подошел ко мне.

— Володя, я успел снять момент вашего разговора с Церетели, и обязательно вставлю эти кадры в будущий фильм о вернисаже.

На закрытии выставки, под старый Новый год, в торжественной обстановке нам с Риммой вручили по увесистому каталогу, перелистывать который было трудно, а нести в руках еще труднее, а к ним памятные дипломы участников.

В конце февраля позвонила Ирина Тураева. После приветствия она сказала:

— Владимир Аннакулиевич, 3 марта вы приглашаетесь на Президиум академии в Белый зал. Прийти надо к двенадцати часам. Вас ждет приятный сюрприз. Приходите с Риммой Николаевной. Не забудьте одеть галстук.

Белый зал Президиума мне был хорошо знаком. Рядом с ним располагался богато украшенный глубокой резьбой по дереву зал, где в 1982 году мне вручали Диплом академии художеств СССР, подписанный Николаем Васильевичем Томским, Президентом академии. После получения наград мы группой прошли в Белый зал, поздравляя друг друга и обмениваясь впечатлениями. Возбужденное состояние еще не покинуло нас. Стены «Белого зала» были задрапированы серебристым льном. От верхнего света картины Николая Михайловича Ромадина, вывешенные на стенах, смотрелись особенно торжественно. Я любовался хорошо мне известными вещами выдающегося пейзажиста: «Затопленный лес», «Последний луч», «Есенинский вечер». Воздух словно заполнился запахами русского леса. Я вспомнил, что на следующий год мастеру исполняется восемьдесят лет и, по-видимому, эта выставка была не случайна в академии.

Подошел Валерий Левенталь.

— Какая философская живопись!

Таня Назаренко сказала:

— Я недавно была на Масловке в мастерской Николая Михайловича. На мольберте увидела картину «Курган», она полна такой же духовной силы, как и эти полотна.

— Чтобы достичь такой глубины чувств, надо полностью отрешиться от суеты, — сказал я.

В Академии художеств нас встретила Ирина Владимировна, проводила в Белый зал и посадила на первый ряд, справа от овального стола Президиума. Постепенно зал заполнялся, академики рассаживались за столом согласно табличкам с фамилиями. Журналисты устанавливали телекамеры, от них по полу тянулись тонкие кабели.

Прямо перед нами, за отдельным маленьким столом, сидела одетая в черное Бельская. На шее и руках — старинное туркменское серебро. Лицо ее было бледно. Я помнил ее еще молодым референтом Союза художников СССР на Гоголевском бульваре, где она фланировала со значительным видом по коридорам с гордо поднятой головой, и была также задрапирована в черное и также, как сейчас, увешена тяжелым серебром.

Начались доклады членов Президиума и выступления гостей.