Обнаженная натура

Набрал номер, семь цифр – эти цифры и сейчас вытатуированы на изнанке моего бедного сердца: 255-19-41. Первые гудки – в них надежда, в этих трех, четырех первых гудках. Пятый звучит уже растерянно, словно застуканный за чем-то неприличным; шестой краснеет, неуверенно разводя руками. Седьмой и восьмой – эти почти покойники. От десятого, одиннадцатого и следующих за ними веет могильной тоской, холодом и пустотой. Какая пошлая фраза «Надежда умирает последней», господи, какая пошлая!

Утром я отправился к зоопарку. Красная Пресня изнывала в мутном мареве тополиного пуха, нещадно смердело енотом. До темноты я следил за подъездом, раз пять звонил из телефонной будки. Слушал безнадежные гудки. Черный вакуум, мертвая пустота.

Следующий день прошел так же, потом еще один. И еще. Сколько их было, этих дней?

В физике, кажется в термодинамике, есть понятие, которое называется «фазовый переход». Им обозначают переход вещества из одного состояния в другое, процесс происходит при изменении внешних условий – давления, температуры. Классический пример – вода и ее три ипостаси: жидкость, лед и пар. В детстве мы пытались заморозить воду в бутылках, бутылки неизбежно трескались; я никак не мог понять, какая сила разрывает стекло, – неужели безобидная вода способна на это? Тогда мне было невдомек, что переход из одного состояния в другое таит в себе много сюрпризов. Да, милая моя, много неожиданных и таинственных сюрпризов.

Сдался я не сразу. Весь июль я пытался найти Ларису, пытался найти ее мать; поиски усложнялись опасностью привлечь внимание – наверняка следственная машина работала уже полным ходом. На себя мне было плевать, я думал лишь о Ларисе: даже самый наивный сыскарь, попадись я ему в руки, в два счета распутал бы наш нехитрый клубок, конец которого прятался в неглубокой яме у дальнего забора моей болшевской дачи.

Август безжалостный, август беспощадный – август стал моей Стеной плача, последней ускользающей надеждой, уже даже не надеждой, а призраком ее, слабым безжизненным эхом. Ла-ри-са… Последнее «а» уже едва слышно, и тает, тает. Тает, точно трель жаворонка в мути перламутрового бессолнечного неба. Август… Царапая каракули своего отчаяния на клочках дней, я скручивал безнадежные послания в тугие трубочки, я пытался впихнуть их в щели между глыбами пустоты и бессилия. Ла-ри-са…

Последний день лета, день большого безумия.

Проснулся с уверенностью, что сегодня мне дается последний шанс. Что если не сегодня, то уже никогда. На такси подъехал к ее дому, прямо к подъезду. В холле за тем же столом сидел тот же любитель кроссвордов. Узнал ли охранник меня, не знаю, вряд ли; за два месяца я здорово отощал и зарос, брился последний раз я в июне, утром того самого дня. Того самого.

– Каширские? – переспросил охранник. – Съехали. Больше тут не живут. Съехали в начале лета. Куда? – Он хмыкнул. – Мне не докладывают.

Последний день лета наполнил меня страшным знанием: смерти нет. Хрупкий лед и легкий пар – реинкарнации вечной воды, предел бессмертия; спроси об этом у высохшего ручья, у сонного снега, у застреленной чайки, у кладбищенского сторожа, что так и не научился засыпать под звуки тростниковой флейты. Смерти нет – вот что они ответят тебе. Вода вечна, а ты, моя дорогая, на восемьдесят восемь процентов состоишь из воды, да-да, воды мертвой, воды живой. Воды. Остальные двенадцать процентов, как и положено, – глупость, спесь и оборванные крючки и блесны, на которые ты по дурости клевала, спеша против течения здравого смысла и общественного мнения.

Пришел сентябрь. Скорее по привычке начал появляться в институте; оказалось, что получить высшее образование можно, даже не приходя в сознание. Незлобин, впрочем, от меня отказался, и мне пришлось защищать диплом на кафедре истории искусств. Тему оставил ту же: «Итальянский Ренессанс. Флорентийская школа», добавил подзаголовок: «Гений и злодейство – две вещи несовместные?» Пижонство, разумеется.

Бродя по городу, пару раз натыкался на фальшивых Ларис; неуемные бесы напяливали ее обличье на свои чертовы куклы: издали действительно похоже, а подойдешь – фальшь так и прет: белила, румяна, крашеные куриные перья.

С родителями приключилась занятная история – они утонули. К отцу, в Танзанию, нагрянул какой-то внешторговский ревизор, в честь которого, вопреки метеосводке, был устроен то ли морской пикник, то ли круиз с рыбалкой на марлина. Обломки яхты выбросило штормом, утопленников так и не нашли. С тех пор я перестал есть рыбу и прочую морскую живность, дабы ненароком не впасть в грех инцестного каннибализма. Личные вещи родителей, переправленные диппочтой в двух коробках, я, не открывая, впихнул в чулан, где в нафталиновом обмороке валялись в мешках мамашины шубы.