Обнаженная

Вокругъ имени маэстро создалась легенда о странномъ извращеніи чувствъ. Враги его охотно повторяли эту легенду въ мастерскихъ, а большая публика, которая не можетъ представить себѣ, чтобы знаменитые люди вели такой же образъ жизни, какъ всѣ остальные, и приписываетъ имъ всевозможныя причуды и чудовищныя привычки, стала съ наслажденіемъ говорить о маніи художника Реновалеса.

Во всѣхъ учрежденіяхъ, торгующихъ живымъ товаромъ, отъ приличныхъ квартиръ скромнаго буржуазнаго вида на лучшихъ улицахъ до вонючихъ и сырыхъ притоновъ, выбрасывающихъ свой товаръ по ночамъ на грязныя улицы, повторялась исторія одного господина, вызывавшая всюду искренній смѣхъ. Онъ являлся, закутанный въ плащъ, съ самымъ таинственнымъ видомъ, быстро слѣдуя за какою-нибудь несчастною женщиною въ шуршащихъ, накрахмаленныхъ юбкахъ. Онъ входилъ въ грязный подъѣздъ съ нѣкоторою боязнью, поднимался по крутой и извилистой лѣстницѣ, на которой пахло жильемъ, жадными руками торопилъ женщину обнажить тѣло, точно у него не хватало времени, и онъ боялся умереть раньше осуществленія своего желанія, и вдругъ бѣдной женщинѣ, которая съ безпокойствомъ слѣдила за его лихорадочнымъ молчаніемъ и голодомъ хищнаго животнаго, сверкавшимъ въ его глазахъ, приходилось съ трудомъ сдерживать смѣхъ. Художникъ безжизненно опускался на стулъ и весь уходилъ въ созерцаніе нагого тѣла, не слыша грубыхъ словъ, которыя вылетали изъ устъ изумленной женщины, не обращая вниманія на ея пригласительные жесты и пробуждаясь отъ этого состоянія только, когда оскорбленная въ своемъ самолюбіи женщина начинала снова одѣваться. «Еще, еще немного». Подобныя сцены кончались почти всегда жестомъ отвращенія, выражавшимъ горькое разочарованіе. Иной разъ живые манекены замѣчали въ глазахъ этого человѣка печальное и болѣзненное выраженіе, точно онъ собирался расплакаться. Въ такихъ случаяхъ онъ поспѣшно убѣгалъ, закутавшись въ плащъ, стыдясь самого себя, съ твердымъ рѣшеніемъ никогда болѣе не возвращаться въ такія мѣста и побороть въ себѣ демона голоднаго любопытства, который неизмѣнно пробуждалъ въ немъ при встрѣчѣ съ женщинами неудержимое желаніе разсмоьрѣть ихъ обнаженное тѣло.

Эти слухи долетали до ушей Котонера въ видѣ слабыхъ отголосковъ. Маріано! Маріано! Старый другъ не рѣшался высказывать ему въ лицо порицанія за ночную жизнь, изъ боязни вызвать бурю протеста со стороны вспыльчиваго маэстро. Надо было вліять на него осторожно. Но что открыто вызывало строгую критику со стороны стараго друга, это тѣ люди, которыми окружилъ себя художникъ.

Вторая, ложная весна жизни побуждала его искать общества молодежи, и Котонеръ ругался на пропалую, когда, по выходѣ изъ театра, заставалъ друга въ кафе среди новыхъ товарищей, большинство которыхъ годились ему въ сыновья. Это были почти исключительно начинающіе художники; нѣкоторые изъ нихъ были довольно талантливы, другіе же отличались только длиннымъ языкомъ; всѣ они гордились дружбою съ знаменитымъ человѣкомъ, находя, точно самолюбивые карлики, удовольствіе въ томъ, чтобы обходиться съ нимъ, какъ со старымъ пріятелемъ, насмѣхаясь даже надъ его слабостями. О, ужасъ!.. Нѣкоторые, наиболѣе нахальные шли даже такъ далеко, что говорили ему ты, относились къ нему, какъ къ старой развалинѣ и позволяли себѣ дѣлать сравненія между его творчествомъ и тѣми произведеніями, которыя они создадутъ со временемъ. «Маріано, искусство идетъ теперь по инымъ путямъ».

– Ну, какъ же тебѣ не стыдно! – возмущался Котонеръ. – Ты похожъ на школьнаго учителя среди малолѣтнихъ учениковъ. Стоило бы выдрать тебя хорошенько. Такой человѣкъ, какъ ты, и терпитъ дерзости этихъ мелкихъ людишекъ.

Реновалесъ отвѣчалъ старику невозмутимымъ добродушіемъ. Эти люди были очень симпатичны; они развлекали его, онъ находилъ въ нихъ юношескую радость жизни. Они ходили вмѣстѣ съ нимъ въ театръ, въ music-halls, къ женщинамъ, знали, гдѣ можно найти красивыхъ натурщицъ. Съ ними онъ могъ ходить во многія мѣста, гдѣ не рѣшался появляться одинъ. Его преклонные годы, серьезный видъ и физическое безобразіе проходили незамѣченными среди этой веселой компаніи.

– Они оказываютъ мнѣ большія услуги, – говорилъ бѣдный великій человѣкъ, подмигивая съ наивнымъ двусмысленнымъ видомъ. – Я развлекаюсь въ ихъ обществѣ. Кромѣ того, они учатъ меня многому… Мадридъ, вѣдь, не Римъ. Здѣсь почти нѣтъ моделей. Ихъ очень трудно найти, и эти ребята руководятъ мною.

И онъ подробно говорилъ о своихъ широкихъ художественныхъ планахъ – о картинѣ Фрины съ ея безсмертною наготою, которая снова воскресла въ его головѣ, и о любимомъ портретѣ, продолжавшемъ стоять на прежнемъ мѣстѣ и не подвигавшемся дальше головы.

Реновалесъ не работалъ. Потребность въ живой дѣятельности, заставлявшая его видѣть прежде въ живописи необходимый элементъ существованія, выливалась теперь въ словахъ, въ желаніи видѣть все, узнать «новыя стороны жизни».

Когда Сольдевилья, любимый ученикъ маэстро, являлся къ нему въ мастерскую, Реновалесъ осыпалъ его разспросами и требованіями: