Обойденные

- Значит, вы ее не любите? - продолжала с прежним спокойствием Дорушка.

- Не люблю.

- Вовсе не любите?

- Вовсе не люблю.

- Это вам так кажется, или вы в этом уверены?

- Уверен, Дарья Михайловна.

- Почему же вы уверены, Нестор Игнатьич?

- Потому, что... я ее ненавижу.

- Гм! Ну, этого еще иногда бывает маловато, люди иногда и ненавидят, и презирают, а все-таки любят.

- Не знаю; мне кажется что даже и слова ненавидеть и любить в одно и то же время вместе не вяжутся.

- Да, рассуждайте там, вяжутся или не вяжутся; что вам за дело до слов, когда это случается на деле; нет, а вы попробовали ли себя спросить, что если б ваша жена любила кого-нибудь другого?

- Ну-с, так что же?

- Как бы вы, например, смотрели, если бы ваша жена целовала своего любовника, или... так, вышла что ли бы из его спальни?

- Дора! Да ты, наконец, решительно несносна! - воскликнула Анна Михайловна и, вставши со своего места, подошла к окошку.

- Смотрел бы с совершенным спокойствием,- отвечал Долинский на последний вопрос Дорушки.

- Да, ну, если так, то это хорошо! Это, значит, дело капитальное,-протянула Дора.

- Но смешно только,- отозвалась со своего места Анна Михайловна,- что ты придаешь такое большое значение ревности.

- Гадкому чувству, которое свойственно только пустым, щепетильно-самолюбивым людишкам,- подкрепил Долинский.

- Толкуйте, господа, толкуйте; а отчего, однако, это гадкое чувство переживает любовь, а любовь не переживает его никогда?

- Но, тем не менее, все-таки оно гадко.

- Да я же и не говорю, что оно хорошо; я только хотела пробовать им вашу любовь, и теперь очень рада, что вы не любите вашей жены.

- Ну, а тебе что до этого? - укоризненно качая головой, спросила Анна Михайловна.

- Мне? Мне ничего, я за него радуюсь. Я вовсе не желаю ему несчастия.

- Какие ты сегодня глупости говорила, Дора,- сказала Анна Михайловна, оставшись одна с сестрою.

- Это ты о Долинском?

- Да, разумеется. Почем ты знаешь, какая его жена? Может быть, она самая прекрасная женщина.

- Нет, этого не может быть: он не такой человек, чтобы мог бросить хорошую женщину.

- Да откуда ты его знаешь?

- Ах, господи боже мой, разве я дура, что ли?

- Ну, а бог его знает, какой у него характер?

- Детский; да, впрочем, какой бы ни был, это ничего не значит: ум и сердце у него хорошие,- это все, что нужно.

- Нет; а ты пресентиментальная особа, Аня,- начала, укладываясь в постель, Дорушка.- У тебя все как бы так, чтоб и волк наелся и овца б была целою.

- А, конечно, это всего лучше.

- Да, очень даже лучше, только, к несчастью, вот досадно, что это невозможно. Уж ты поверь мне, что его жена - волк, а он - овца. В нем есть что-то такое до беспредельности мягкое, кроткое, этакое, знаешь, как будто жалкое, мужской ум, чувства простые и теплые, а при всем этом он дитя, правда?

- Да, кажется. Мне и самой иногда очень жаль его почему-то.

- А, видишь! Мы - чужие ему, да нам жаль его, а ей не жаль. Ну, что ж это за женщина?

Анна Михайловна вздохнула.

- Страшный ты человек, Дора,- проговорила она после минутного молчания.

- Поверь, Аничка,- отвечала, приподнявшись с подушки на локоть, Дора,-что вот этакое твое мягкосердечие-то иной раз может заставить тебя сделать более несправедливости. А по-моему, лучше кого-нибудь спасать, чем над целым светом охать.

- Я живу сердцем, Дора, и, может быть, очень дурно увлекаюсь, но уж такая я родилась.

- А я разве не сердцем живу, Аня? - ответила Дорушка и заслонила рукою свечку.

- А, ведь, он очень хорош,- сказала через несколько минут Дора.

- Да, у него довольно хорошее лицо,- тихо отвечала Анна Михайловна.

- Нет, он просто очаровательно хорош.

- Да, хорош, если хочешь.

- Какие-то притягивающие глаза,- произнесла после короткой паузы Дора, щуря на огонь свои собственные глазки, и молча задула свечу.

- Люблю такие тихие, покорные лица,- досказала она, ворочаясь впотьмах с подушкой.

- Ну, что это, Дора, сто раз повторять про одно и то же! Спи, сделай милость,- отвечала ей Анна Михайловна.

Глава шестая

РОМАН ЧУТЬ НЕ ПРЕРЫВАЕТСЯ В САМОМ НАЧАЛЕ

Доходил второй месяц знакомству Долинского с Прохоровыми, и сестры стали собираться назад в Россию. Долинский помогал им в их сборах. Он сдал комиссионеру все покупки, которые нужно было переслать Анне Михайловне через все таможенные мытарства в Петербург; даже помогал им укладывать чемоданы; сам напрашивался на разные мелкие поручения и вообще расставался с ними, как с самыми добрыми и близкими друзьями, но без всякой особенной грусти, без горя и досады. Отношения его к обеим сестрам были совершенно ровны и одинаковы. Если с Дорушкой он себя чувствовал несколько веселее и сам оживлялся в ее присутствии, зато каждое слово, сказанное тихим и симпатическим голосом Анны Михайловны, веяло на него каким-то невозмутимым, святым покоем, и Долинский чувствовал силу этого спокойного влияния Анны Михайловны не менее, чем энергическую натуру Доры.