Обойденные

- Мы говорим вообще о развитой женщине, которая в наше время не может себе добыть хлеба.

- Развившаяся до того, что не может добыть себе хлеба! Ха-ха-ха!..

Дорушка неудержимо расхохоталась.

- Не смешите, пожалуйста, людей, господа! Эти ваши таким манером развившиеся женщины не в наше только время, а во всякое время будут без хлеба.

- Нет-с, это немножко не так будет. А впрочем, где же эти ваши и не-дамы, и не-барышни, и уж, разумеется, тоже и не судомойки же, а женщины?

- А-а! Это, господа, уж ищите, да-с, ищите, как голодный хлеба ищет. Женщина ведь стоит того, чтоб ее поискать повнимательнее.

- Но где-с? Где?

- А-а! Вот то-то и есть. Помните, как Кречинский говорит о деньгах: "Деньги везде есть, во всяком доме, только надо знать, где они лежат; надо знать, как их взять. Так точно и женщины: везде они есть, в каждом общественном кружочке есть женщины, только нужно их уметь найти! проговорила Дорушка, стукая внушительно ноготком по столу.

- Да и о чем собственно речь-то? - вмешался Долинский.- Если об общем счастии, о мужском и о женском, го я вовсе не думаю, чтобы женщины стали счастливее, если мы их завалим работой и заботой; а мужчина, который, действительно, любит женщину, тот сам охотно возьмет на себя все тяжелейшее. Что там ни вводите, а полюбя женщину, я все-таки стану заботиться, чтобы ей было легче, так сказать, чтоб ей было лучше жить, а не буду производить над ней опыты, сколько она вытянет. Мне же приятно видеть ее счастливою и знать, что это я для нее устроил!

- Да-с, это прекрасно, только с одной стороны - со стороны поэзии; а вы забываете, что есть и другие точки, с которых можно смотреть на этот вопрос: например, с точки хлеба и брюха.

Долинский несколько смутился словом "брюхо" и отвечал:

- То есть вы хотите сказать: со стороны денег; ну, что же-с! Если женщина дает вам счастье, создает ваше благополучие, то неужто она не участвует таким образом в вашем труде и не имеет права на ваш заработок? Она ваш половинщик во всем - в горе и радостях. Как вы расцените на рубли влияние, которое хорошая женщина может иметь на вас, освежая ваш дух, поддерживая в вас бодрость, успокоивая вас лаской, одним словом - утешая вас своим присутствием и поднимая вас и на работу, и на мысль, и на все хорошее? Может быть, не половина, а восемь десятых, даже все почти, что вы заработаете, будет принадлежать ей, а не вам, несмотря на то, что это будет заработано вашими руками.

- Все же, я думаю, согласитесь вы, что нужно развить в женщине вкус, то есть я хотел сказать, развить в ней любовь и к труду, и к свободе, чтоб она умела ценить свою свободу и ни на что ее не променивала.

- Да против этого никто ничего не говорит. Давай им бог и этой любви к свободе, и уменья честно достигать ее - одно другому ничуть не мешает.

- Кто ценит свою свободу, тот ни на что ее и так не променяет, тот и сам отстоит ее и совсем не по вашим рецептам,- равнодушно сказала Дора.

- А вы забываете наши милые законы,- заговорил, переменяя тон, Шпандорчук.

- Очень они мне нужны, ваши законы! Я сама себе закон. Не убиваю, не краду, не буяню - какое до меня дело закону?

- Ну, а если вы полюбите и закон станет вам поперек дороги?

- Что за вздор такой вы сказали! Где же есть для любви законы? Люблю вот и все.

- И как же будете поступать?

- Как укажет мое чувство. Нет, все вы, господа,- рабы,- заканчивала Дора.

С нею обыкновенно никто из спорящих не соглашался и даже нередко ставили Дорушку в затруднительное положение заученными софизмами, но всего чаще она наголову побивала своею живою и простою речью всех своих ученых противников, и Нестор Игнатьевич ликовал за нее, молча похаживая по оглашенной спором комнате.

- Бедовая эта ученая швейка! - говорили о ней се новые знакомые.

- Да, рассуждает!

- Придет, брат, видно, точно, шекспировское время, что мужик станет наступать на ногу дворянину и не будет извиняться. Я, разумеется, понимаю дворянина мысли.

- Ну, еще бы!

- Над ней, однако, очень бы стоило поработать прилежно, - заключил Вырвич.

- Очень жаль, что вы без системы все читаете,- поучительно заявлял он ей один раз.

- Напротив, спросите Нестора Игнатьевича; я его, я думаю, замучила, заставляя переводить себе.

- Нестор Игнатьич - известный старовер.

- А какая же новая-то есть вера? - спросил сквозь зубы Долинский.

- Вера в лучших людей и в лучшее будущее.

- Это самая старая вера и есть,- так же нехотя и равнодушно отвечал Долинский.

- Да-с, да это не о том, а о том, что Дарья Михайловна с вами, я думаю, в чем ведь упражняется? Все того же Шекспира, небось, заставляет себе переводить?

- Русских журналов я более не читаю,- отвечала за Долинского Дора.

- Это за что такая немилость?

- Нечего читать. Своих прежних писателей я всех знаю, а новых... да и новых, впрочем, знаю.

- Даже не читавши!