Обойденные

- А что же вы должны?

- Должна? Должна я прежде всего работать и как можно больше работать, а потом не мешать никому жить свободно, как ему хочется,- отвечала Дора.

- А не должны вы, например, еще позаботиться о человеческом счастье?

- То есть как же это о нем позаботиться? Кому я могу доставить какое-нибудь счастье - я всегда очень рада; а всем, то есть целому человечеству - ничего не могу сделать: ручки не доросли.

- Эх-с, Дарья Михайловна! - ручки-то у всякого доросли, да желанья мало.

- Не знаю-с, не знаю. Для этого нужно очень много знать, вообще надо быть очень умным, чтобы не поделать еще худшей бестолочи.

- Так вы и решаете быть в сторонке?

- Мимо чего пойду, то сделаю - позволения ни у кого просить не стану, а то, говорю вам, надо быть очень умной.

- Нестор Игнатьич! Да полноте же, батюшка, отмалчиваться! Какие же, наконец, ваши на этот счет мнения? - затягивали Долинского.

- Это, господа, ведь все вещи решенные: "ищите прежде всего царствия Божия и правды Его, а вся сия приложатся вам".

- Фу ты, какой он! Так от него и прет моралью! Что это за царствие, и что это за правда?

- Правда? Внутренняя правда - быть, а не казаться.

- А царствие?

- Да что ж вы меня расспрашиваете? Сами возраст имате; чтите и разумейте.

- Это о небе.

- Нет, о земле.

- Обетованной, по которой потечет мед и млеко?

- Да, конечно, об обетованной, где несть ни раб, ни свободь, но всяческая и во всех один дух, одно желание любить другого, как самого себя.

- Я за вас, Нестор Игнатьич! - воскликнула Дора.

- Да и я, и я! - шумел Журавка.

- И я,- говорили хорошие глаза Анны Михайловны.

- Широко это, очень широко, батюшка Нестор Игнатьич,- замечал Вырвич.

- Да как же вы хотите, чтобы такая мировая идея была узка, чтобы она, так сказать, в аптечную коробочку, что ли, укладывалась?

- То-то вот от ширины-то ее ей и не удается до сих пор воплотиться-то; а вы поуже, пояснее формулируйте.

- Да любви мало-с. Вы говорите: идея не воплощается до сих пор потому, что она очень широка, а посмотрите, не оттого ли она не воплощается, что любви нет, что все и во имя любви-то делается без любви вовсе.

Дорушка заплескала ладонями.

Эти споры Доры с Вырвичем и с Шпандорчуком обыкновенно затягивались долго. Дора давно терпеть не могла этих споров, но, по своей страстной натуре, все-таки опять увлекалась и опять при первой встрече готова была спорить снова. Шпандорчук и Вырвич тоже не упускали случая сказать ей нарочно что-нибудь почудней и снова втянуть Дорушку в споры. За глаза же они над ней посмеивались и называли ее "философствующей вздержкой".

Дора с своей стороны тоже была о них не очень выгодного мнения.

- Что это за люди? - говорила она Долинскому,- все вычитанное, все чужое, взятое напрокат, и своего решительно ничего.

- Да чего вы на них сердитесь? Они сколько видели, сколько слышали, столько и говорят. Все их несчастье в том, что они мало знают жизнь, мало видели.

- И еще меньше думали.

- Ну, думать-то они, пожалуй, и думают.

- Так как же ни до чего путного не додумаются?

- Да ведь это... Ах, Дарья Михайловна, и вы-то еще мало знаете людей!

- Это и неудивительно; но удивительно, как они других учат, а сами как дети лепечут! Я по крайней мере нигде не видная и ничего не знающая человечица, а ведь это... видите... рассуждают совсем будто как большие!

Долинский и Дора вместе засмеялись.

- Нет, а вы вот что, Нестор Игнатьич, даром что вы такой тихоня, а прехитрый вы человек. Что вы никогда почти не хотите меня поддержать перед ними? - говорила Дора.

- Да не в чем-с, когда вы и сами с ними справляетесь. Я бы ведь так не соспорил, как вы.

- Отчего это?

- Да оттого, что за охота с ними спорить? Вы ведь их ничем не урезоните.

- Ну-с?

- Ну-с, так и говорить не стоит. Что мне за радость открывать перед ними свою душу! Для меня что очень дорого, то для них ничего; вас вот все это занимает серьезно, а им лишь бы слова выпускать; вы убеждаетесь или разубеждаетесь в чем-нибудь, а они много - что если зарядятся каким-нибудь впечатлением, а то все так...

- Это, выходит, значит, что я глупо поступаю, споря с ними?

Долинский тихо улыбнулся.

- Ммм! Какой любезный! - произнесла Дора, бросив ему в лицо хлебным шариком.

- Вы думаете, что для них ошибаться в чем-нибудь - очень важная вещь? Жизни не будет стоить; скажет: ошибся, да и дело к стороне; не изболит сердцем, и телом не похудеет.

- Ах, Нестор Игнатьич, Нестор Игнатьич! Кому ж, однако, верить-то остается? А ведь нужно же кому-нибудь верить, хочется, наконец, верить! говорила задумчиво Дора.

- Веруйте смелее в себя, идите бодрее в жизнь; жизнь сама покажет, что делать; нужно иметь ум и правила, а не расписание,- успокаивал ее Долинский, и у них перемерялся тон и заходила долгая, живая беседа, кончая которую Даша всегда говорила: зачем эти люди мешают нам говорить?

Долинский сам чувствовал, что очень досадно, зачем эти люди мешают ему говорить с Дорой, а эти люди являлись к ним довольно редко и раз от разу посещения их становились еще реже.