Обойтись без Бога. Лев Толстой с точки зрения российского права

Думская комиссия во главе с депутатом от Одесского округа Осипом Яковлевичем Пергаментом (это фамилия. – Авт.) посчитала чрезмерным сужение круга лиц, претендующих на наследство, исключительно для соблюдения общественного интереса в вопросах авторских прав на литературные произведения. Таким образом, на основании ст. 6 специального закона авторское право после смерти правообладателя переходило к его наследникам на общих основаниях перехода имущества по закону или по завещанию. Однако, согласно ст. 1148 (ч. 1 Т. X Свода), «законная жена после мужа, как при живых детях, так и без оных, получает из недвижимаго имения седьмую часть, а из движимаго четвёртую», и большинство цивилистов считали вполне справедливым применение этого же принципа и по отношению к авторским правам, то есть супруга, пережившая своего мужа, при наличии других наследников автора получает четвёртую часть в авторском, как и имущественном праве, остальные ¾ переходили к другим наследникам. При этом возникала серьёзная проблема в том случае, если вдова является единственной наследницей авторских прав, – кому в этом случае должны были отойти оставшиеся три четвёртые доли? Государственная Дума в этом случае также предусмотрела необходимые изъятия из закона: в случае если супруга единственная наследует авторские права, они переходят к ней в полном объёме. При этом Государственный Совет ещё в 1861 году обращал внимание на необходимость пересмотра постановлений о выморочном имуществе при жизни одного из супругов, если после умерших не осталось наследников. При этом личные права автора (как право на имя, право запрещать изменения в произведениях, право первой публикации, право публикации частной переписки и др.) продолжали существовать в лице его наследников.

Л.Н. Толстой был абсолютно убеждён в том, что государство не может вмешиваться в его право на его же последнюю волю в его же собственной интерпретации. Своё понимание собственности исключительно как явления, разрушающего человека, он продемонстрировал даже там, где от него этого никто не ожидал, например в удивительно тонком и печальном рассказе «Холстомер», где его главный герой – старый мерин по кличке Мужик Первый – прекрасно понимает, что такое христианская душа, но никак не может понять, что значит «моё» и как это «принадлежать кому-то»: «То, что они говорили о сечении и о христианстве, я хорошо понял, но для меня совершенно было темно тогда, когда, что значили слова: своего, его жеребёнка, из которых я увидел, что люди предполагали какую-то связь между мной и конюшим. В чём состояла эта связь, я никак не мог понять тогда. (…) Слова: моя лошадь, относимые ко мне, живой лошади, казались мне так же странны, как слова: моя земля, мой воздух, моя вода» (Толстой Л.Н. Холстомер. История лошади. М.: Художественная литература, 1936).

Кстати сказать, исключительное право могло распространяться только на официально изданные, то есть прошедшие цензуру, произведения Льва Толстого. Закон делал различия между литературными трудами, допущенные цензурным комитетом к публикации, и самиздатом. Профессор Г.Ф. Шершеневич настаивал на том, что нельзя ставить частное право в зависимость от цензурных постановлений или требований морали, и то и другое имеет тенденцию к изменению: «то, что сегодня запрещалось, завтра может быть разрешено и наоборот». Автор повести «Крейцерова соната»[102], признанной опасной для общественной нравственности, не должен был терять в результате этого неоднозначного решения своих прав на него по цензурным соображениям, однако с точки зрения действующего закона авторское право сохраняется за Львом Толстым и его наследниками только в случае соблюдения цензурного законодательства. «Напечатавший книгу без наблюдения правил цензурного устава лишается всех прав на оную» (ст. 21 прил. к ст. 420. Т. Х. ч. 1).