Обол для Лилит

Мне помог Сергей Черный Волк. Познакомился я с ним профессионально, как этнолог, путешествуя с экспедицией по стране эвенков. Именно там, сидя в его доме за самоваром и рюмками со спиртом, я понял, что впервые могу обо всем этом кому-то рассказать. Сергей — малорослый, худой азиат, с плоским будто сковородка лицом, тоже почувствовал во мне братскую душу. Потому он ради меня натягивал на себя свою оленью кухлянку, обвешанную жестяными бренчалками, брал в руки бубен, выдувал спирт изо рта в огонь и рассказывал мне сказки про мудрого Лиса. Он же рассказывал мне о Дереве Жизни и цветах, которые существуют над нами и под нами. Но все это для того, чтобы я мог писать свою диссертацию.

Потом, когда я выключал бобинный магнитофон «Каспшак» и откладывал фотоаппарат «Смена», мы говорили уже по-настоящему. И только тогда Сергей показывал мне, что реально означает сибирский шаман. Но это только в четыре глаза. Таким был договор.

Это Сергей научил меня собирать хрупкие, маленькие грибочки на красных ножках, научил добавлять зелья и лишайники, делая из всего этого наливку на крепком домашнем спирту. Это благодаря нему я возвратился в мир Между.

«Ты обязан туда вернуться», — говорил Черный Волк. «В противном случае, никогда не успокоишься. Все время будешь бояться».

Я боялся, когда пил наливку.

А потом лежал под жутким, красным небом Между, видел над собой колючие призраки кедров, рвущие кружащуюся бесконечность, и мне казалось, будто бы орды зубастых, поросших черной шерстью бестий разрывают меня на кусочку, а потом вновь складывают рыжими от моей крови лапами.

Я умер и заново родился.

Но теперь я научился входить в мир Между совершенно иначе. Уже не как туманный, протекающий сквозь стены астрал. Теперь я мог появиться там как существо из крови и костей. И теперь меня уже было не так уже легко обидеть.

Именно тогда я и встретил Селину.

Она сама увлекла меня к себе. В наполовину разваленный домишко из ДВП и толи, куда ее когда-то затащили. На предоставленные рабочим загородные участки. К полу из серого цементного раствора, которым залили ее мелкую могилу.

Каждой ночью она выкапывалась из-под того пола, окровавленными ладонями с поломанными ногтями, ужасно воя от бешенства и печали. На ее зеленоватом теле остался лишь прогнивший клочок купальника.

В нормальных условиях достаточно было бы ее успокоить и переправить. Это я сделать мог.

Но тогда еще об этом не знал. Селина приросла к этому домику и полу слишком надолго. И, думаю, что в астральных категориях, похоже, как-то сошла с ума.

Я нашел тот участок. Домишко стоял точно так же, как и его тень в мире Между, а постаревший убийца сгребал засохшие листья, которыми сыпали скрюченные яблони. Я запомнил его лицо.

И как-то ночью в мире Между я добрался до него. Он спал в собственной кровати, туманный и нереальный. Той ночью уже от меня бежали по туманным, засыпанным пеплом улицам мира Полусна.

Я глядел на его двойное тело. Материальное, едва видимое, туманное, и на слабенький, светящийся астрал, похожий, скорее, на свечение гнилушки.

Помню свой гнев. Гнев Селины. Услышал свистящие перешептывания, словно шелест сухих листьев, и увидел, как из шкафа выходит скекс. Он начал по-птичьи крутить клевастой башкой, поворачивая ее то в одну, то в другую сторону, вокруг клюва черной змейкой закрутился худой язык.

А потом я услышал собственное рычание и бахнул его прямо по роже.

Это было безумием. Он должен был меня убить.

Тем временем — удрал.

А потом я вонзил ладонь в худую грудную клетку, обтянутую бордово-синей пижамой, и нащупал твердое, скользкое сердце, трепещущее в моих пальцах словно воробей.

Я дал его Селине.

И, непонятно почему, я прижал ее к себе. И тогда же впервые открыл кому-то дорогу.

Нас залил столб яркого света, который вонзился в красное небо словно опора. Я чувствовал, как девушка в моих объятиях делается все более легкой. Она прошептала мне что-то на ухо, только через какое-то время я понял, что это адрес. Адрес домика на окраине, где когда-то проживала ее бабушка.

— Пятьдесят золотых рублей, — сказала Селина. — В коробочке от чая, под корнями яблони. То было мое приданое. Ведь тебе следует получить от меня обол, мой Харон.

Я отпустил ее, девушка была легонькой, словно наполненный гелием шарик. Селина направилась вверх по световому столбу, который я для нее открыл.

— Лети, — шепнул я. — Лети к свету.

Блестящий столп перестал колоть кирпично-красное небо. Переход закрылся.

Так я сделался психопомпом.

А на следующий день нашел остатки дома бабки — кирпичный прямоугольник на заброшенном участке, поросшем сиренью и крапивой. И выкопал заржавевшую чайную коробку. Мой первый обол.

Я открыл собственное призвание.

Каждую ночь я не работаю. Слежу за тем, чтобы не путешествовать по миру духов чаще, чем один раз в два-три дня.

Этой ночью я тоже не собирался работать, только история моего племянника все изменила.