Оболочка разума

– Он был у нас самый красивый парень и на аккордеоне играл. А родом из Новороссийска. У них на Черном море все музыкальные. Мы так и думали, что после войны будет играть в джаз-оркестре Леонида Утесова. Собирались коллективное письмо писать, чтоб приняли. «Дорогой и многоуважаемый Леонид Осипович! Пишут вам бойцы четвертой роты второго воздушно-десантного батальона такого-то гвардейского воздушно-десантного полка, такой-то гвардейской воздушно-десантной дивизии. Мы все очень любим слушать зажигательные песни в исполнении Вашего джаз-оркестра. И у нас есть для Вас приятная новость. В нашей роте в первом взводе…» А нас он будет по контрамаркам пропускать. Все уже обговорили. И если в брошенном блиндаже или в разбитом магазинчике где аккордеон находили, сразу ему, на пробу. А аккордеонов там, в Европе, было тьма. Аккордеоны и велосипеды. Мы идем, остатки роты, и, бывало, все на велосипедах, до следующего КПП. Ну, там ссаживают, велики – трофейной команде, бывало, и аккордеон заберут, мы до следующего склада топаем, там снова седлаем… Но это так. Ему уже награда шла, Слава второй степени. Это за Балатон, когда немцы нам всыпать хотели. Танковая армия СС прорывалась, а у нас артиллерия с тягачами отстала, снег с дождем, все раскисло, лежим в ячейках и богу молимся. Под рукой только пэтээры да гранаты. А «королевского тигра» ничем подручным не возьмешь, не такой орешек… Вот один, здоровенный такой, вылез нам на окопы и начал утюжить. Помесил как следует, потом встал, фыркает. Может, водитель ориентировку потерял, ему по щелям весь батальон из чего только возможно садит… Потом люк в башне открылся, офицер в черном высунулся, заозирался. Ну, этого тут же и подстрелили. А люк открытый. И тут Юрка из окопчика выскочил. Недаром у него фамилия такая – Скородумов. Так быстро, мы моргнуть не успели. В одной руке граната, другой хвать за буксирный крюк, за поручень, и сзади ему на спину – прыг! В люк гранату, а сам кубарем вниз, в свой окоп. В танке ка-ак грохнет! Целая серия взрывов, да каких! Боезапас, видно, рванул. Башню оторвало, бросило набок, «тигра» горит так красиво, с черным столбом… На остальных это даже подействовало, начали пятиться, будто здесь ух какая оборона. А тут один Юрка с гранатой. Мы после боя к нему побежали, будто никогда не видели. Посмотреть, что за человек. Смотрим – ничего, такой же, как и все. Грязь с аккордеона соскребает, смеется: «Чуть-чуть бы – и аккордеон раздавил бы, собака…» Вот был какой парень. А потом шли на Вену, это в Австрийских Альпах. Слоеным пирогом. Знаете, как это? По одной дороге мы наступаем, по другой, соседней, немцы отступают, по третьей мадьяры навстречу – сдаваться целыми полками… Очень неспокойно, за каждым поворотом неожиданность, часто и мы немцев опережали, только оглядывайся… Идем, вокруг дозоры выставляем: и впереди, и сзади, и по сторонам… Вот заночевали в одной горной деревушке, утром построились, ротный дозоры назначает. А нас всего кот наплакал… Вот… Меня – в головной. Рыжикову – продвигаться впереди колонны, метров за двести – триста, ушами не хлопать, чуть что – прыгать в кусты, открывать огонь, чтобы рота услышала… Потом: «Тьфу, ты же у нас глухой, контуженый! Сам влипнешь и роту загубишь. Скородумов, пойдешь вместо Рыжикова! То же самое, уши не развешивай!» Ну, он пошел. Утро в горах туманное, противное. Каждый куст шевелится, каждый камень что-то прячет. Роту со скалы, со стенки, не то что гранатами, камнями закидать можно. Он пошел, только мне сказал: «Тогда бери, тезка, мой аккордеон, понеси, а мне свою гранату дай, у меня нет». Я ему дал гранату. Мы все по последней гранате на пузе носили, чтобы в плен не попасть. Десантников, если излавливали, страшно пытали. Бедные ребята могли конечной задачи и не знать, а из них ее выламывали. Вместе с костями… Юрий Смирнов, например, тоже был в десанте, только в танковом. Поэтому так над ним зверствовали, к кресту гвоздями прибивали… Плена мы очень боялись. Дал я ему гранату, он говорит: «Вернусь – отдам, не бойся». И… километра три мы за ним прошли, тихо было. Потом впереди – бах! Граната… Мы пригнулись и от камня к камню, перебежками, вперед, за поворот. А там, Сулейман, уже все. Юркины остатки под откосом и три немца дымятся. И еще следы – раненые уползали. Видно, прыгнули сзади из-за камня, с ног сбили. Хотели утащить или засаду нам устроить. А он успел кольцо дернуть… у моей гранаты, которое я должен был… Вместо меня. Понимаете, Сулейман?

Сулейман только опустил глаза, не вправе что-нибудь сказать.

– Аккордеон к нему в могилу положили. И больше нам аккордеоны были не нужны. Так он и погиб за меня, а я живу за него. Не по праву. И у него ни родных, ни близких, сирота из детдома. Как Матросов. Да и как многие. Так что и доложиться некому, что я, мол, за него. Как жаль, что я могу представить его лицо, а вы уже не можете. Это значит, что со мной он умрет еще раз, навсегда.

– А вы нарисуйте, – посочувствовал Сулейман.