Оболочка разума

Потом, вечером, рисовал разницу между немецкой и сибирской овчаркой. Или подвесную дорогу тбилисского фуникулера. Или что угодно, лишь бы Туркутюков уснул без припадка.

8

– …Ну хорошо, – частично сдался он Валере Малышеву, – кое-что можно доверить машине. Но пусть она сейчас решит, кому идти, кому ехать.

– Как идти?! – заволновались Анька с Танькой. – До леса далеко!

– Нас в наличии пятеро, – продиктовал он условия. – А велосипеда четыре. Из низ два полувзрослых и один дамский. Допустим, кто-то берет Таньку на багажник…

– Я сама поеду! – воспротивилась Танька.

– И я сама! – на всякий случай Анька. – Мне пора взрослик покупать, я уже не вмещаюсь.

Велосипеды, как и «геркулес» на воде, были символом воспитательной веры доктора Рыжикова. А прогулка в лес в первое настоящее летнее воскресенье готовилась целый год. Лес уже звал их шелковой травой и новенькими клейкими листочками, а доктор Рыжиков все не мог до него доехать. У Аньки с Танькой уже четыре раза высыхали бутерброды с колбасой. Вернее, конечно, высохнуть им не давали. Но на доктора Рыжикова уже сильно обижались.

– Ну, я вообще-то лишний, – бодро сказал Валера Малышев, которому до смерти хотелось в лес, но только не со всеми, а вдвоем с Валерией.

– Только без дезертирства, – предупредил доктор Рыжиков. – Это не математический способ.

– Давай уж прокатись на дамском, – покривила губы будущий юрист. – Все равно феминизация. А я соседский телевизор посмотрю. Нам за «Человек и закон» зачеты ставят. Если бы «В мире животных» шло за семейное право, так я бы просто день и ночь училась.

– А я ужасно в лес хочу, – вздохнул доктор Рыжиков по природе. – Наверное, я в душе волк, и как меня ни корми… Мы с Рексом родственники. Нам надо тереться о деревья, кататься по траве, выть на луну и лаять друг на друга. Если бы нас отпустили, мы убежали бы в лес или в горы, жили бы честным разбоем, я его научил бы смелости, он меня – мышей есть… Есть теория, что в каждом человеке сидит какая-то зверушка. В общем, это и научно. В нас наслоились нервные системы, начиная от амебы. Затем все по очереди: червяки, рыбы, птицы, птеродактили… – Он обрисовал червяка ящерицей, потом зубастой акулой, потом своим любимым волком, потом добродушным слоном. – И кто-то застрял в этом лифте… И так и остался… Вороной… Или крокодилом…

– Ты тюлень, папа! – сказала суровую правду Валерия. – Волк не жалеет ни ягнят, ни зайчат, режет всех. А ты переваливаешься с боку на бок и жмуришься. И ешь кефир и травку.

– Все мы немножко лошади, – покорно вздохнул доктор Рыжиков. – Ты в таком случае рысь. С примесью ехидны. У тебя мелкие острые зубы, злая высокомерная улыбка, быстрая реакция…

– Кого же это я загрызла? – заинтересовалась Валерия.

– А я, чур, ежик! – закричала Танька, не дав доктору Рыжикову ответить, что Валерия еще загрызет многих.

– А я мартышка! – обрадовалась Анька. – У-у!

Доктор Рыжиков ловко обвел своих слонов и ящериц и поверх всех образовался человек. Снизу к нему приделался велосипед, сверху – берет. Человек в берете ехал на велосипеде, неся внутри себя множество всякого зверья.

– Вот и венец творения, – представил свое произведение доктор Петрович. – А знаете, что венчает это грандиозное сооружение?

– Берет венчает! – сразу нашла Танька.

– Велосипед! – солидно поправила Анька.

– Овсяная каша, – брезгливо оттопырила губу Валерия.

– Пожалуй, хороший компьютер, – прямолинейно подошел к делу Валера Малышев.

Доктор Рыжиков только открыл рот, чтобы сказать про свои любимые лобные доли. Какие они замечательные, и как обязывают каждого хорошо учиться и помогать дома старшим (отчего Анька с Танькой сразу сморщились бы: опять завел про свое лобное место). И как надо беречь лоб от ударов. Лобные доли были третьим незыблемым постулатом воспитания, исповедуемым доктором Рыжиковым вместе с велосипедом и овсяной кашей.

Но, посмотрев в окно, он почему-то промолчал.

От калитки по кирпичной дорожке в очень красивой солнечной светотени к дому шла девушка в длинном зеленом платье. Платье было вечерним, а час был утренним. Поэтому доктор Рыжиков и задумался. Кроме того, с каждым шагом все виднее становились трагические глаза девушки. Не говоря ни слова, она остановилась у окна и стала смотреть через комнату на доктора Рыжикова. От этого молчания и взгляда все вдруг оглянулись и тоже увидели ее.

– Маша… – сказал наконец доктор Рыжиков. – Вы как классический женский портрет в иссохшей раме нашего окна.

Она трагически молчала.

– Я бы назвал вас «явление весны народу», – вынужден был дальше заполнять паузу доктор Петрович. – Если бы уже не начиналось лето…

Перед комплиментом Маша не устояла и робко улыбнулась. Но продолжала чего-то ждать, глядя на доктора Рыжикова. Ему пришлось подняться, перегнуться в окно, оказаться наполовину в саду и там выслушать несколько слов шепотом на ухо. Все притихли, гадая по его спине, доброй или худой будет весть.

– Вот и прекрасно! – выпрямился он. – Один велосипед по блату освободился. Я приглашен в гости.