Оболочка (СИ)

В прошлом — маленькая девочка у окна. Хлопья снега. Материнский плач. Напророченное величие.

А в будущем идёт дождь. Сильный, хлёсткий.

Бьётся в стекло, превращает прекрасную долину по ту сторону в размытую кляксу, и Кире так хочется выйти на улицу и ощутить прохладные струи на безжизненной коже, высушенной долгими днями в запертой комнате.

Но дождь там, а она здесь.

Пока здесь…

Ведь крючок сидит плотно — она уже не потеряется. И дойдёт.

Потому что глаза зелёные. И потому что обещала.

Глава 23 Эвертские травы

— …говорит, они уже лет триста не пели. Хотя откуда ему знать? Уорша старый, конечно, но не до такой же степени. И книжек сроду не читал. Это точно, я как-то сунул ему одну, так бедолага чуть глазёнки не сломал, пока буквы вместе слепить пытался. И вот, залопотал про травы. Как травы могут петь? Ну я ему, дескать, у них же ни ртов, ни ушей. А он: «Много ты понимаешь, бестолочь! Вот как зацветут, как заголосят, тогда и прозреете, невежды…» Теперь ждём всей долиной. Что там, долиной — даже лесные порой наведываются, спрашивают, мол, ну как, не поют? И ржут, что висхи. Уорша зубами скрипит, краснеет, но отмалчивается. А Дэш только улыбается и тоже ждёт. Сказал, если вправду зелень запоёт — ты обрадуешься. Любишь ты, дескать, всякие чудеса…

Прижавшись лбом к дверному косяку, Дэш горько усмехнулся.

«Улыбается» — это громко сказано. Скорее, привычно растягивает губы, чтобы отстали уже наконец и не смотрели жалобно, а то тошнит.

От всего тошнит. От взглядов, слов, сочувственных похлопываний по плечу. Как будто они могут что-то знать и понимать. Как будто у кого-то из них так же вынимали нутро да клали рядышком, на расстоянии вытянутой руки — ты смотри, смотри, да не трогай.

И он смотрел.

Каждый день смотрел. Выискивал малейшие перемены, намёки, знаки.

Смотрел, как она просыпается по утрам и даже не трёт сонные глаза. Открывает и всё, что те звери механические.

Смотрел, как ест ровно столько, чтобы насытиться, поддержать организм. Чтобы сердце билось, кровь бежала по венам, конечности двигались. Ест не ради вкуса, пьёт не ради хмеля. Что сладость подсунь, что горечь — всё одно.

Смотрел, как каждый день ходит по двору, выполняет какие-то упражнения. Как не обращает внимания на вспорхнувшую бабочку, пролетевшую над головой птицу, распустившийся или увядший цветок.

Смотрел и не понимал, как когда-то мог принять Киру за пустышку. Ведь на самом деле паршивая из неё вышла актриса. Глаза были горящие, полные жизни. Губы чуть что дрожали. Щёки — вспыхивали. Пальцы постоянно искали, к чему прикоснуться. И видно было, видно, как ей хочется глянуть по сторонам, полюбоваться этим миром, втянуть воздух полной грудью…

Теперь Дэшшил задавал ей глупые вопросы, только чтобы услышать родной голос. А потом сбивал кулаки в кровь, колотя по камням, стенам, всему, что попадалось под руку, потому что не находил в этом голосе ни единой искры жизни.

Но возвращался. Всякий раз возвращался. Смотрел, спрашивал, слушал.

И рассказывал.

Рассказывал, что у них тут произошло за последние два цикла, как изменился мир благодаря ей, как изменилась жизнь…

Прямо как Мис сейчас.

Только его Дэш к Кире и подпускал, когда сам вынужден был… или желал отлучиться. Не потому, что другим не доверял, просто наговорят ещё всякого про его страдания, выставят бесхребетным слабаком и спугнут ненароком.

Спугнут — не вернётся. Зачем ей возвращаться к слабаку?

А Мис лишнего не ляпнет. Вон, опять про чудачества Уорши болтает. Тот в последнее время частенько веселит округу, так почему бы и Кире не повеселиться?

В первую осеннюю треть Дэш говорил о погибших и выживших.

О том, что Сарнию тоже частично накрыло той гигантской волной, и Единые воды напитались кровью. О сгинувшем в море лесном разведчике, что был пленён вместе с Таруаном и Шасой. О том, что некоторых из городских даже не опознали, а летунов и вовсе ни одного не выловили, будто воды отказались их отдавать.

О том, что Шаса дней десять в себя не приходила, и Ши обзавёлся новыми шрамами. Не от сражений — сам вырезал, сидя у её кровати. Когда же девчонка очнулась — ушёл, а она осталась в долине. До сих пор здесь, и вроде как никуда не собирается.

Дэш говорил о пустышках.

Часть из них так и не нашли, а те, что были на острове, к началу второй осенней трети вдруг начали умирать. Просто смеживали веки и переставали дышать. Будто… сами себя выключали.

Страшно.

И Дэш молчал, что во время этих отключений несколько дней не смыкал глаз, не выходил из дома и особо пристально следил за Кирой. Нет, он ни на миг не усомнился, что она выполнит обещание и выживет, но…

Страх иррационален.

Страх, если он проник в кровь, уже не вытравишь никакими доводами рассудка.

И наверняка даже после её возвращения — которое, он знал, уже не за горами, уже вот-вот, — Дэш будет вскакивать по десять раз за ночь, дабы убедиться, что всё хорошо. Он ждал этих тревожных бессонных ночей. Ждал с нетерпением.

И об этом тоже молчал.