Обольститель Колобашкин

Ивчиков . Мне так хочется посидеть с тобой.

Колобашкин . Так в чем же дело? Здесь чудесные прибрежные ресторации…

Лида (появляется на возвышении). Во-ло-дя! Володенька! Володчик-колокольчик! Ау!

Ивчиков (тотчас устремляется к шнуркам. Согнувшись). Видишь ли, Серафим, Лида горячо меня любит. Вся ее жизнь – это я. И конечно, ей не нравится, когда я ухожу куда-нибудь без нее. Это легко понять. Любящая женщина ведь не может представить (вдруг зло, почти кричит), что человеку иногда нужно посидеть хотя бы час одному. (Вновь добро) Поэтому я должен скоро…

Колобашкин . Я понял. Ну тогда давай по-другому. Есть «мерзавчик» для личных вопросов. (Вынимает из машины четвертинку) Глотнем его в честь нашей встречи и разойдемся.

Ивчиков . Правильно. Как ты прекрасно все придумал. (Садятся у машины)

Колобашкин переворачивает табличку «Часы работы». С другой стороны оказывается надпись «Прием по личным вопросам». Он открывает бутылку пьют из горлышка.

Колобашкин . Хорошо!

Ивчиков . Замечательно!

Колобашкин . Ну, как ты?

Ивчиков . Ничего. Я теперь историк. Преподаватель. Жена, семья.

Колобашкин . А вообще?

Ивчиков . Тоже прекрасно. Понимаешь, после всех ударов, которые я перенес в молодости, мне спокойно. Ну, а ты-то как очутился здесь?

Колобашкин . Занесло. Мы, помнится, расстались с тобой во время дурацкой истории с кочегаром. Но все обошлось. Я взял его на полное довольствие. Я даже усыновил его. Или он меня усыновил. Я уж не помню. Потом я пошел в гору. Я написал фантастическую повесть: «Миша Черепайло с астероида «Вязьма». Успех – страшенный. Но однажды меня вдруг потянуло к морю, на свежий воздух. Точнее, так: я потянулся к морю за одним человеком.

Ивчиков ( торопливо ). Ах, как мы хорошо пьем с тобой. Просто замечательно! Помнишь, как мы кутили в кафе «Фиалка»? ( Улыбаясь своим воспоминаниям .) Боже, сколько я там денег просадил!..

Колобашкин ( изумленно ). Три рубля двадцать семь копеек.

Ивчиков (не слыша, элегически). О юность, безумная, прекрасная юность!

Лида (появляется на возвышении). Володенька-козонька! Вовусенька-кисанька! Ау!

Колобашкин . Вот нервы!

Ивчиков

(совсем пригнувшись, уже лежа на животе). Вся ее жизнь – это я. И я это должен ценить. И я ценю. Понимаешь, после всех ударов, которые я перенес в молодости, она сумела создать мне покой. Это немало, поверь.

Колобашкин . Прости, пожалуйста… О каких ударах ты все время говоришь?

Ивчиков ( изумленно ). Неужели ты забыл? Мне почему-то казалось, мы познакомились в то безумное время… Нет, серьезно, ты не помнишь?

Колобашкин . Наверное, помню, но неконкретно.

Ивчиков (улыбаясь, грезит наяву). Боже мой, какое это было время! Я начинал, можно сказать, без штанов. Крохотная зарплата, и, несмотря на это, во мне бродило тогда что-то мятежное.

Колобашкин . Мятежное?

Ивчиков . Высокое. Ночами я творил. Я написал две пьесы. Одну, знаешь ли, о Греции. Восьмой век до новой эры. Вторую – про первобытного человека. Ты меня понимаешь?

Колобашкин . Неконкретно.

Ивчиков (не слушая). И если быть откровенным… хотя мне как-то неудобно… Но я не сочинитель по профессии, и поэтому мне можно… Короче, это были смелые пьесы. Представляешь, я понес их в театр. Со мной даже не стали разговаривать. Велели приходить в две тысячи семьдесят шестом году. И обвинили в голизме.

Колобашкин . И что же с ними теперь?

Ивчиков (очнувшись) А? Теперь? Лежат в столе. Иногда я их читаю. Лиде. Недавно я их читал на нашем пляже. Мне просто неудобно повторять те прекрасные слова, которые я там услышал. Бедная, безумная, мятежная юность!

Колобашкин . Второй «мерзавчик»! (Достает четвертинку .)

Ивчиков . Нет-нет! От второго я воздержусь. Диабет… Но, знаешь ли… эти пьесы – ничто в сравнении с тем, что было дальше.

Колобашкин . Что ты говоришь! ( Пьет .)

Ивчиков . А дальше – я открыл, что древнейший, потрясающий памятник – подделка. Мне бы смолчать! Но куда там! При моем тогдашнем темпераменте… «Младая кровь играет…» Я мчусь к Пивоварову. Это была немалая величина…

Колобашкин . Да-да. Это не баран чихал – старший архивариус!

Ивчиков . Вот-вот! И я швыряю ему в лицо всю правду о Ферапонтовом монастыре. А дальше – началось! Клеймят в стенной печати! Возникает громкая история! О ней все знают на нашем пляже… Здесь есть такой приятный человек – Вениамин Александрович Зенин… Ученый! Так он меня иначе не зовет, как Ферапонтыч… Ах, как мне хорошо сидеть с тобой!

Колобашкин . Ну, а дальше?

Ивчиков . Да-да… Дальше! Я помешался на правде. Я стал говорить ее всем без разбору. Я полюбил женщину…

Но при моем тогдашнем темпераменте в один вечер все решилось! Красавица! Роман – бешеный! И тут я говорю ей – правду О чем – не помню. Но говорю!.. Подожди, мне кажется, ты был при этом?

Колобашкин . Не помню. Ну, а дальше, с твоим открытием?

Ивчиков . «Все миновало, молодость прошла». Честно говоря, мне немного надоело быть этаким тореадором… Иногда можно взять и отпуск. Я взял. Я сделал свое дело. Мавр может немножко отдохнуть… Пожить спокойно. Как все. Хотя, поверь, мне это не так легко. При моем-то характере. Да, потрясающая вещь – молодость! Ты для меня – всегда оттуда.

Колобашкин . Да-да…

Ивчиков . Как мне хорошо с тобой. Знаешь, у нас на пляже не с кем поговорить. Все здесь разговаривают только о себе. Как соберутся вместе и давай рассказывать – о себе. Один закончит, другой начинает. А тот, который закончил, уже других не слушает, а ждет, когда он снова продолжит – о себе… Милый Колобашкин! Да, это чудный дар – юность. Невероятное было время. Денег не было, неодобрение начальства, непринятая пьеса, любимая женщина ушла! Выпьем за молодость. За нелепые ее безрассудства, ибо, как написано в польском журнале «Шпильки», «прожить жизнь, как перейти улицу: сначала смотришь налево, потом направо…». Содвинем же бокалы за время, когда мы начинали, за время, когда у нас не было пары брюк. Виват! Виват!.. Я пью условно. Диабет.

Колобашкин

. Я привык всех сводить с ума. Но, кажется, я сам схожу. Послушай. Когда я тебя увидел – на тебе были чудные брюки. Добротные брюки. Я их будто сейчас вижу.

Ивчиков (удивленно). При чем тут брюки?

Колобашкин . Значит, брюки были! А пьес – не было! Потому что все их сочинила МАДАФ.

Ивчиков . Какая МАДАФ?

Колобашкин . Механическая муза. Машина времени. Которую я изобрел! И которую ты разбил!

Ивчиков . Нет, это ты серьезно?!

Колобашкин . Как то есть серьезно? Я изобрел! Я! Я!

Ивчиков . Подожди. Ты серьезно веришь, что ржавая железка, которую я, кстати, не разбил, а сдал в утиль, была муза?

Колобашкин ( чуть не плача). Как – железка? Я привез ее к тебе домой. Мы переносились на ней. Мы сочиняли.

Ивчиков (с жалостью). Во-первых, не мы, а я. Во-вторых, ты действительно принес мне для вдохновения старый пылесос, ия силой фантазии своей представил, что это машина времени. Так мне было прекрасней сочинять.

Колобашкин . Я понял! Не было брюк. Не было машины. Была правда, которую ты резал полдня: даже не полдня, а два часа!

Ивчиков . Мне не нравится ваш тон, Серафим Серафимыч. Во-первых, сколько времени говорить правду… это, в конце концов, непринципиально. И вообще, мне надоел этот спор. Что ты хочешь доказать? Что не было ударов в жизни? Что…

Колобашкин . Были! Конечно, были и есть! Что ты! Я их отлично представляю – твои удары жизни: от жены – сиськой по голове!

Ивчиков . Позвольте вам выйти вон.

Колобашкин . Прости. Я выпил. Я больше не буду.