Обольстительница в бархате

Несколько секунд Леони постояла, наклонив голову и упершись лбом в его шейный платок, в борьбе с собой. Ей нужно снова ощутить землю под ногами, прочную почву, на которой можно вернуться к размеренной жизни. Она это хорошо понимала. Попыталась вспомнить о правильно организованном мире, но шейный платок отвлекал ее.

В начале вечера он был такой жесткий, с такой тщательностью расправлен и завязан, а теперь обвис и испачкался. В последний раз она видела Лисберна перепачканным в Гайд-парке. Под дождем. Они тогда поцеловались, и ей вдруг стало понятно, что он хочет приучить ее хотеть от него намного больше, чем просто поцелуи.

Ее пальцы сами собой взялись за узел его шейного платка. Ей так хотелось развязать его и прикоснуться к обнаженному горлу!

Лисберн накрыл ее руку своей.

— Мне надо идти, — снова сказал он.

— Да, — опять согласилась она. Переплела свои пальцы с его. Кожа к коже! Ладони у него были теплыми. Их сплетенные руки легли ему на грудь. Она могла слышать, как бьется его сердце. А может, и нет. Ее собственное сердце колотилось так громко, что нетрудно было ошибиться.

— Я пошел. — Саймон осторожно высвободил свою руку. — Завтра поговорим, когда мы… успокоимся.

Она не хотела успокаиваться.

— Да, — сказала Леони и заставила себя отступить на шаг, оторваться от него, от его шейного платка, от суконного сюртука, от этого большого теплого тела, рядом с которым она чувствовала себя защищенной, как никогда.

Он протянул к ней руки и снова привлек к себе, и снова поцеловал, запустив пальцы в волосы. Выдернул шпильки, цветы и ленты. От ее замысловатой прически ничего не осталось.

Разум все-таки не покинул его полностью, потому что Лисберн наконец отпустил ее.

Леони отошла в сторону и сказала себе, что это к лучшему. Кто-то ведь должен воспротивиться искушению, раз сама она не могла.

Он взялся за ручку двери.

И вдруг:

— Моя шляпа? — Потом: — Да черт с ней!

Ей захотелось затопать ногами, и чтобы под ними оказалась эта его проклятая шляпа. Надо было как-то справляться со своими вдруг возникшими желаниями и недовольством. Надо было затолкать все эти эмоции в маленькую несгораемую шкатулку и похоронить в самом дальнем уголке сердца. Надо было убраться отсюда в какое-нибудь тихое местечко, подальше от него, и перестать делать из себя дуру.

Нет, наоборот! Она должна остаться и сделать вид, что сохраняет полное спокойствие и разум и ждет не дождется, когда закроет за ним дверь.

Но он был тут — воплощение изящества и элегантности. Стоял и вглядывался в свет и тени вестибюля. Он был тут! И стоял точно в том месте, где свет от ламп из вестибюля создавал ореол вокруг его головы, подчеркивая темное золото отдельных вьющихся прядей. Как и шейный платок, они не были в идеальном порядке. Напротив, были спутанными, словно он только что вылез из постели. Леони вспомнила ощущение от прикосновения к густым локонам, когда погрузила пальцы в его волосы. Ей показалось, что они до сих пор у нее под рукой.

Перед ней вдруг возникла картина Боттичелли. Она увидела, как богиня любви гладит бога войны по обнаженному телу. Она увидела, как Марс дотронулся до Венеры и принялся ласкать ее в таких местах, до которых некоторые дамы даже себе не позволяют касаться.

Леони скрестила руки перед собой и стала ждать. Она смотрела, как Лисберн выпрямил голову, как кудрявые пряди вернулись на свои места, когда он наконец нашел свою шляпу на полу, куда ее уронил. Потом почистил поля, надел шляпу. Взялся за ручку двери, отворил ее и вышел.

Минуты не прошло, Леони даже не успела, справившись с досадой и разочарованием, дойти до лестницы, как Лисберн вернулся. Захлопнув за собой дверь, кинул шляпу на столик и заключил ее в объятия. Все в одно бурное движение.

Он накинулся на нее с поцелуями. Его руки гладили ее тело, плечи, спину. Потом прижал к себе. Она впилась пальцами в его спину, чтобы стать еще ближе.

Прервав поцелуй, он отодвинулся.

Леони оттолкнула его от себя и развернулась, чтобы уйти. Пусть убирается, куда хочет! Сейчас это ее единственное желание. Однако он схватил ее за руку, и в следующую секунду она поняла, что прижата спиной к стене. Тут Лисберн наклонился к ней и сказал тихим, охрипшим голосом:

— К дьяволу, Леони!

А она ответила:

— Я вам никакая не Леони… — Поцелуем он заставил ее замолчать.

Надо было остановить его. Причинить ему боль, если потребуется.

Но она даже не стала делать вид, что борется с ним. Лучшее решение — стоять вот так, упираясь ладонями в стену, пока он пытается утянуть ее за собой в темноту. Его губы и язык то упрашивали, то требовали, подводя ее к самому краю, за которым, как казалось, бушевало море, и вздымались волны, грозившие утащить в бездну.