Оборотень

— Забудем, — согласилась она. Они старались не смотреть друг на друга. Уж лучше бы между ними сохранилось старое стекло, чем новое, с трещинами.

— Просто мы оба переволновались, — сказал он.

— Особенно я, — быстро ответила Глория. И в ее голосе слышались сердитые, даже ядовитые нотки. Она словно бросала ему вызов.

— Тогда все в порядке, — констатировал он. Но о каком порядке могла идти речь, когда в сознании его все мешалось?

— В абсолютном, — подтвердила Глория. И добавила: — Можете спать спокойно. Я вас не укушу.

— Что за ерунду вы несете?

— Точно такую же, что и вы, — теперь в ее словах был уже не яд, а гнев. Тероян взглянул в ее глаза и понял, что эту бескрайнюю синеву ему не пройти никогда. И никогда не победить, как нельзя одолеть небо. Но против собственной воли он произнес:

— С ума сходят поодиночке, а не вместе. Спокойной ночи, Глория.

Девушка ничего не ответила, молча прошла мимо него, открыла дверь в свою комнату. Но на пороге задержалась.

— А мне всегда казалось, что именно из двух безумств рождается разум, — сказала она. — Спокойной ночи, Тимофей Троин.

Два слова, как два оголенных провода ударили его электрическим током. И вся жизнь вместе с искореженным именем показались балластом, от которого он мог и должен был освободиться, чтобы подняться, взлететь к новой, другой жизни, лучшей, счастливей. Он направился к ней, и она пошла ему навстречу. И кто теперь у кого должен был оказаться в плену? Любовь — самая человечная из всех войн, она все-таки бескровна, несмотря на гибель влюбленных, потому что в ней не бывает побежденных, а существует лишь восхождение к свету. Он понес ее на руках, как тогда, в первый день встречи, а руки ее обвивали его шею, и губы их были слиты.

Скользил лунный свет, колыхался парчовыми бликами, сменившись красным покрывалом рассвета, коснувшимся двух тел, а души их, блуждая в звездном пространстве, возвращались к земле. Зачем возвращались, бросая небесные выси, зачем стремились в этот мир покинутого смысла, изъятого разума? Ради людской горечи и печали, обрывая свое воздушное плавание, расставаясь с открывшейся синевой. Разве не пришло время исчезнуть навсегда, с самой вершины чистого вечного снега?

— Нет, не уходи, — произнесла Глория во сне, но он и не думал, лишь шевельнул рукой, на которой покоилась ее голова. Утро уже проникло в комнату, и Тим смотрел на лицо девушки и думал о том, что ждет их впереди? Прошло некоторое время, смешались и сон, и явь, и очнулся он под любящим и ласковым взглядом Глории.

— Что это? — спросила она, коснувшись его левого плеча. Небольшого, едва приметного шрама из двух половинок, которые под острым углом образовывали латинскую букву «V».

— Где? — улыбнулся он, покосившись на ее палец. — А, это… И тут словно молния сверкнула перед его глазами. Господи, как он мог забыть! Поистине, и смешно, и нелепо. Искать в чужом доме то, что хранится в твоем. Он тотчас же вспомнил: фотография, оторванный от головы торс мужчины и такой же шрам.

— Глория, пора вставать, — сказал Тим, поцеловав ее. — Расследование продолжается.

Через полчаса они сидели за столом и сквозь увеличительное стекло рассматривали странную фотографию. Черная кожаная сумка лежала тут же, вещи из нее были высыпаны, а Тим уже успел рассказать Глории об этой находке.

— Шрам, конечно, точно такой, — серьезно произнесла она. — Но этот человек — не ты. Ну-ка, сними рубашку.

— Брось, — отмахнулся Тим. — И так ясно. Могу засвидетельствовать, как врач, у него иная анатомия тела, другой тип мускулатуры.

— И все-таки, фотография обычно искажает оригинал. Нельзя исключить и какую-то долю вероятности, что это ты.

— Видишь ли, Глория. Такой шрам, если отбросить возможное совпадение, может быть у нескольких знакомых мне людей. Не скажу точно, но у полутора-двух десятков. Это история давнего детства. В классе шестом мальчишки создали тайную организацию. Сейчас бы я назвал ее обществом дураков. Но тогда все это выглядело очень романтично и таинственно.

Была произнесена какая-то клятва, создан устав и все такое прочее, Тероян помолчал, вспоминая прошлое. — А скрепили они этот союз вот такими шрамами, выжженными на левом плече.

— Я и представить себе не могла, что в детстве ты был таким романтически-глупым, — засмеялась Глория. — Это на тебя совсем не похоже. Значит, до клятвы Гиппократа ты произнес еще и другую?

— Такую же торжественную, только не помню, о чем там шла речь. Так вот, из тех «тамплиеров» я сохранил приятельские отношения лишь с тремя: с Карпатовым, Юнговым и Шелешевым. Но можно разыскать и других. Хотя, думаю, что это напрасно. Вероятнее всего, шрам на фотографии — случайность.

— Кто знает… Если на ней все же запечатлен кто-то из вас, то красная стрелка, нацеленная в сердце, означает одно: смерть, — с этим словом, произнесенным шепотом, в комнате наступила тишина, и словно бы чья-то тень легла на фотографию, от которой исходило какое-то зловещее излучение.

Тероян перевернул ее изображением вниз.