Оборотень

Город вел его за собой, путал следы, сыпал крошки на снег. Кай пробирался сквозь рыхлую ледяную муку, широкие плоские подошвы мололи ее, месили, перетирали, точно жернова в неумелых руках. Земля под ногами постоянно менялась: то вздыбливала его, выталкивая, то тянула вглубь, закручивая в холодный грязный песок. Сопротивление этому снегу было похоже на жизнь – такое же бесполезное и изматывающее, как сопротивление времени, как сопротивление смерти. Ожидание – вот единственное движение. Смерть – вот единственное пришествие.

Кай, съежившись в кулаки, спрятал руки на дно карманов – камни на дно колодца, сжал плечи и сполз вниз по холодной куртке в поисках тепла. Жесткий воротник впился ему в губу. Кай прикусил железку и потянул выше, выпустив ее изо рта уже мокрой, брезгливо поморщился и укрыл свой холодный собачий нос под непрочной, набитой пухом стеной. Горячее влажное дыхание завивалось у него на губах, покрывая кожу противной теплой мокротой. Он забыл, что всегда так бывает, и, спеша и вместе с тем сожалея, вынырнул из сырого тепла воротника, как мышь из сапога, стер липкие усы с лица, широко мазнув тыльной стороной ладони под носом. На этом размашистом жесте, похожем на трепыхание сломанного крыла, его обогнала мимолетная зябкая женщина, так что он едва не коснулся ее плеча локтем – так близко она порхнула. Ее тонкие острые ноги впивались в снег, как пара высоких ходулей, комичная – подпрыгивающая игрушка на нитке между двух реек – и вместе с тем трогательная – изломанная игрушка на нитке между двух реек, – она бежала вперед, и хрупкие стрелки часов несли ее сквозь само Время.

Что значит любить кого-то? Полюбить кого-то? По-любить. Какое принуждение в действии. По-любить – применить силу. По-любить – применить время. Краткосрочно. Метеосводками. Силуэт маленькой зябкой женщины все больше мельчал, обращаясь в темную птичку, готовую то ли взлететь, то ли уснуть. По. Лю. Бить. «Лю» изъять – и потянет разбитым носом. Суета. Истерзанные слова порхают и стынут в морозном воздухе, как эта черная канарейка. Холод – покрытая инеем маска, еще одно оправдание для бесконечного бега. Покойся, кто свой кончил…

Черный день. Как в песне. Как во сне. Как в мертвом городе, где лишь снег. Снег дарит покой только за стеклами окон, а здесь – от него один холод. Идти и озирать. Идти и озираться. Жизнь, способная уместиться на дне матового кулька.

Старик едва передвигал ноги, его покрасневшие на морозе костяшки и ступни мерцали под фонарями, точно копыта черта. Тонкие домашние тапки шуршали по снегу, как по линолеуму. Плоские и скользкие, они ограждали его от прямого соприкосновения с ледяной лавой и одновременно угрожали испечь в ней все его нетвердое тело. Медленный ход по белому полю – словно ребенок дул на одинокую фигуру среди пустых клеток, пытаясь заставить ее двигаться. В бледной авоське на правой руке тяжело и прозрачно болталась наполненная бутылка, и за этим увесистым мерным покачиванием чудился умиротворяющий ритм колыбельной, трескучий скрип колыбели. В колыбели качается бездна. Моя очередь двигаться, мое время опережать? Зачем зимой такие узкие тропы?

Кай долго бродил по городу, сжатому, как кулак в кармане, среди однообразных траншей, занесенных снегом улиц. Тяжелое темное небо, подернутое белесой зимней пеленой, висело над ним, как крышка. Постучать три раза по дереву. Сплюнуть.

Пару раз он натыкался на собственные рисунки, чужие и далекие теперь, как лица давно умерших неизвестных людей. Он не мог их узнать: так они выцвели. Время высмотрело.

Но разве были они когда-нибудь моими? Разве были они и есть ли?