Оборотень на щите

Недолго сын конунга ждал, хмуро подумала Света. И вскочила. Укрыла одеялом вещи, разложенные по кровати, бросила:

— Да, войти.

Потом она торопливо, почти испуганно сжала левую ладонь в кулак. Палец, проколотый иглой, сразу заныл.

Дверь скрипнула, в опочивальню вошел Ингульф — свежий, подтянутый, словно и не ложился. За ним порог переступил Даг, подручный Хальстейна. В руках у Дага был деревянный ларец.

— Хальстейн, сын Олафа, шлет свой дар хозяйке крепости, — звучно объявил Даг, одной рукой прихватив ларец снизу, а второй откидывая крышку. — Рабыни, что здесь служат, рассказали Хальстейну о твоей великой задумке, дротнинг Свейта. Еще не было в Эрхейме женщины, что догадалась бы согревать дома горячей водой, налитой в длинные трубы. Он восхищен твоим умом и шлет тебе этот драгоценный убор. Из дальних южных краев его привезли. И лишь твоя красота его достойна.

На дне ларца, выстеленного черной тканью, лежал венец. Вполне царского вида, хоть сейчас дари царевне. Золотая скань завитками расплескалась по обручу основания — собираясь сверху в частокол из кружевных зубцов. На ажурных завитках сверкали частые рубиновые капли. Словно золото обрызгали кровью…

Стоявший сбоку Ингульф невозмутимо разглядывал венец.

Это проверка, подумала Света. Или Хальстейн с рубинами, или альвы с выкупом за Ульфа.

А может, Локки соврал, обвинив Хальстейна в связи с богами? Вдруг парень просто хочет вернуть трон отца, и ради этого заигрывает с супругой пропавшего конунга?

— Я благодарить Олафсон, — без запинки произнесла Света, посмотрев в лицо Дагу. — Но я обещать мой муж, что никогда не носить золото, которое не из его рука. Пусть Олафсон простить меня. И скорей выздоравливать.

Она взмахнула рукой, указав на дверь. Лицо Дага на мгновенье перекосилось. Но следом он криво улыбнулся.

— Хальстейн расстроится, услышав твои слова. Может, ты навестишь его, дротнинг Свейта? Раны, что нанес Хальстейну твой муж, слишком глубоки, из-за них он не может встать. Однако беседа с тобой его утешит… и утолит скорбь Хальстейна по отцу.

— Да, — почти сердечно согласилась Света.

Ненависти к Хальстейну она не испытывала. Даже если Локи прав — сын конунга лишь орудие в чужих руках. На его месте мог оказаться любой. Ульвдан, Ингъялд, тот же Даг. Нельзя ненавидеть занесенный нож, надо ненавидеть руку…

— Я прийти вместе с Сигульф, — пообещала Света. — Он беспокоиться за Хальстейн. К тому же Сигульф делать беседа лучше, чем я. Пусть Хальстейн ждать.

А потом она спросила Ингульфа — нетерпеливо, не смущаясь присутствием Дага:

— Вести от альвы есть?

Оборотень качнул головой. И Света снова взмахнула рукой, указывая на дверь. Подумала, сверля взглядом Дага, который как-то странно смотрел на нее — уходи же. Пора заканчивать дело и бежать к пролому. Может, к тому времени что-то будет известно? Придет весточка об Ульфе…

Ульф, горько подумала Света, глядя на закрывающуюся дверь. Затем вспомнила страшные сны, виденные этим утром. И сжалась, ощутив тягучую боль в груди.

ГЛАВА 10

Сообщение от альвов пришло не скоро.

Почти все это время Света провела у пролома. Смотрела на скалы, людей и оборотней, которые восстанавливали стены…

Смотрела и ждала.

Сигульф уже объявил, что отправит ее в Ульфхольм, как только ярлы уплывут в свои земли. Света спорить не стала — смысла не было. Деверь и так, по ее запаху, знал, что она не согласна.

Но надежда еще была. И надежда, и время — потому что ярлы ждали возвращения драккаров, посланных к берегам инеистых йотунов. Морская стража уплыла, чтобы проверить в бою с инеистыми альвийские бляхи. Время до возвращения драккаров еще было, однако альвы точно забыли про нее…

А на исходе третьего дня, когда Света возвращалась в женский дом, к ней вдруг подбежала рабыня. Выскочила из-за длинного дровяника и загородила путь.

Ингульф, шагавший сбоку, тенью качнулся вперед. Света, застыв на месте, непонимающе уставилась на женщину.

— Мне велели передать это, — надтреснутым голосом уронила рабыня.

И выставила перед собой ладони, сложенные лодочкой.

Рядом напрягся Ингульф. Предостерегающе вскинул руку — на пальцах блеснули стремительно отросшие когти.

— Кто велел? — одними губами спросила Света, уже потянувшись к рабыне.

Верней, к ее ладоням. Мимо руки Ингульфа, мимо его когтей, мимо…

В сгущавшихся сумерках морщинистое лицо рабыни походило на потрескавшуюся маску. С этой маски загнанно сверкнули глаза.

— Красивая, что здесь была, — сипло прошептала женщина. — Альвийка. Сказала, что надо поговорить…

Сложенные лодочкой ладони рабыни раскрылись, как раскрывается сложенный лист. И Света окаменела.

На мозолистой коже лежала сережка. Поблескивала длинная петля, приделанная к небольшому золотому яблоку. Сверху округлый бок яблока точно взрезали ножом — крест-накрест, двумя ударами. И края порезов скрутились стружкой, открывая то, что пряталось внутри.

На изгибах трепетали жирные желтые блики. Догорал закат, дрожали руки рабыни…

А в перекрестье порезов мерцал камушек — оранжево-охряный диск, с черной каплей в центре. Вокруг диска проступало что-то бело-розовое, помеченное кровавыми жилками.