Оборотень (СИ)

Еще не совсем стемнело, когда поднесли огонь к стружкам, и при громких «ура» и криках: «Да здравствуют епископы!», «Долой папу!» запылало с треском и высоко поднялось пламя громадного костра, которому тотчас же отвечали огни на Екатерининских холмах, на острове Вайте и на каждой возвышенности, по всевозможным направлениям, причем появление каждого ответного огня, отражавшегося на летнем ночном небе, толпа приветствовала новыми криками; между тем как огни на судах, стоявших в гавани, отражались в море, по мере того как темнело небо. Потом появилась процессия, состоящая из матросов и низшего класса горожан, которые несли на длинных палках набитую соломой фигуру с головным убором вроде тиары; за нею следовали другие, в пунцовых шляпах и пелеринах, и при оглушительном «ура» всех их побросали в костер, Маленькая м-рис Арчфильд вскрикивала и хлопала от восторга в ладоши, всякий раз как выше поднималось пламя, и болтала без умолку о духах и кружевах, которые она поручала Анне купить для нее в Лондоне, или выражала свое неудовольствие мужем, который находился в группе у самого костра, словами: «М-р Арчфильд всегда бросает меня одну»; но вообще она была в довольно веселом настроении, особенно когда около кареты собралось несколько молодых кавалеров и офицеров, разговаривавших с дамами.

Среди них был и Перегрин с руками, засунутыми в карманы, и с какой-то иронической улыбкой на лице. Его спросили, здесь ли его отец и брат.

– Отца, конечно, нет, – отвечал он. – У него логический ум. Здесь Марта с своим опекуном, и я держусь от нее подальше, а мой брат в самой толпе. Костер все-таки привлекательная вещь, даже если бы на нем жарили нашего прадедушку!

– Как вам не стыдно так говорить, мастер Окшот, – сказала со смехом м-рис Арчфильд.

– Но вы все-таки рады, что добрые епископы спасены, – вставила Люси.

– Из-за чего? – спросил Перегрин, – потому что не хотели сказать: живи и дай жить другим.

– Не за то, что не хотели позволить жить другим, а потому что не хотели сказать это вопреки конституционному порядку, мой молодой друг, – возразил д-р Вудфорд, – и не захотели насиловать нашу совесть. Вообще Перегрин всегда обращался с большим уважением к д-ру Вудфорду, чем к кому другому, но в этот вечер он был под влиянием какого-то злобного чувства, и ответил:

– С какими лицами эти достопочтенные сеньоры будут теперь проповедовать против французского короля.

– Сэр, – вмешался Седли Арчфильд, – я не могу допустить оскорбления епископов.

– В чем оскорбление? – спросил лениво Перегрин, и, несмотря на его непопулярность, все засмеялись. Седли стал горячиться.

– Вы сравнили их с французским королем.

– Самым великолепным монархом в Европе, – сказал хладнокровно Перегрин.

– Французом! – вставил презрительным тоном один из молодых сквайров.

– По несчастью, это так, сэр, – сказал Перегрин.

– Может быть, он и почувствовал бы эту невыгоду, если бы сравнялся по уму с некоторыми из моих рассудительных соотечественников.

– Вы желаете оскорбить меня, сэр? – воскликнул Седли Арчфильд, сделав шаг вперед.

– Понимайте, как хотите – сказал Перегрин.

По-моему, это скорее комплимент.

– О, Боже, они будут драться, – кричала м-рис Арчфильд. – Не давайте им! Где доктор? Где сэр Филипп?

– Полно, моя милая, – сказала леди Арчфильд; – не начнут же эти джентльмены свой поединок около нас.

Д-ра Вудфорда не было видно: он заговорился с знакомым священником. Анна беспокойно искала его глазами, но Перегрин с самым возмутительным хладнокровием сказал:

– Поблизости нет толпы, и если вы выйдете из кареты, то с этого бугра можно отлично видеть огни на более отдаленных холмах.

Он обращался главным образом к Анне, но если бы даже она и рискнула довериться ему посреди этой дикой, окружающей их сцены, то ее предупредила бы м-рис Арчфильд, которая воскликнула:

– О. я пойду с вами! Как мне наскучило сидеть. Благодарю вас, мастер Окшот.

Она не обратила никакого внимания на возражение леди Арчфильд, пока Перегрин помогал ей выйти из кареты; и более ничего не оставалось как следовать за нею, в то время как она шла под руку с своим кавалером, болтая и иногда вскрикивая от удовольствия или страха. Леди Арчфильд и ее дочери тотчас же предложили руки другие кавалеры; только Анна, как недостойная такой чести, осталась одна и должна была держаться позади их, смотря на мелькающие огни отдаленных костров и думая о том, как все переменит для нее завтрашнее утро.

Вслед за тем к ней подошла чья-то фигура и послышался голос Чарльза Арчфильда:

– Это вы, Анна? Я, кажется, слышал голос моей жены?

– Да, она там.

– И с этим чертенком! Хотя бы его родня прибрала его к себе, – пробормотал Чарльз и бросился вперед с криком:

– Это что такое! Вы не должны были выходить из кареты!

Она засмеялась с торжеством.

– Вот видите, сэр, что выходит, если вы оставляете меня с другими, лучшими, чем вы, кавалерами, а сами пропадаете у своего костра! Я ничего бы не видела, если бы не мастер Окшот.

– Идем со мной, – сказал Чарльз, – тебе не следует стоять тут в сырости.