Оборотень в погонах

Достаточно оказалось перебить всего один канат – остальные подались сами, когда неизмеримая тяжесть Генсек-колокола легла на них. С протяжным, неописуемым стоном бронзовая громада пробила звукозащитные перекрытия и грянулась на площадку в трех шагах от меня, накрыв раму с печатью и придавив Кормильцева широким краем.

Упырь не успел даже охнуть. Я точно видел – он умер еще до того, как окоем колокола коснулся пола, потому что от первого же прикосновения освященного металла тело вампира претерпело ту пугающую метаморфозу, которую связывают обычно лишь с действием солнечного света. Оно съеживалось, иссыхало, и та половинка главы охранного агентства «Эфа», что под колокол не попала, напомнила мне древнюю мумию, облаченную в хороший костюм. По-моему, от Урманова. А потом эти несвятые мощи вспыхнули, и как-то очень быстро превратились в прах.

Дальнейшее происходило очень быстро, но это я понял, как ни странно, куда позднее. В те секунды мне мнилось, будто время течет вязким медом. На площадке воцарилась глухая тишина – даже ветер утих, и колокол смолк, как оглушенный ударом. И в этой тишине послышался приглушенный скрип, такой тихий… словно доносился он из-под колокола.

Я дернулся, подумав, что голова Упыря все же уцелела как-то и скребется теперь, требуя ее выпустить, а потом понял – и застыл в ужасе. От колоссальной силы удара площадку перекосило. Колокол медленно-медленно сползал к ее краю, грозя пробить барьеры и рухнуть, и внутри него так же сползал верстак… а в намасленной раме скользили друг к другу половинки дьявольской печати, грозя вот-вот сомкнуться!

Поджав хвост, я метнулся к лестнице. Мы ничего уже не могли поделать – только молиться, чтобы толстые бронзовые стенки, пропитанные благодатью, выдержали напор адского пламени, чтобы оно пожрало печать, отрезав себе вход в наш мир.

И все же перед тем, как ринуться вниз, я обернулся. По краю Генсек-колокола шла широкая полоса рельефов. Взгляд мой упал на один из них: последний крестный ход отца Алексия, сдержавший полчища Сынов Сатаны под самой первопрестольной. Тогда казалось, что все потеряно; что вера оказалась ложной, что святые отцы, бросив паству, готовы удирать не то на Урал, не то в Самару, что натиск немецких орд неостановим… Но молитвы отца Алексия и тридевяти его соратников заставили эсэсовцев отойти. И наступление захлебнулось.

«Главное, – говорил мне дед, рассказывая эту историю, – сохранять веру». Дед служил в одном из полков, что пошли на прорыв после того крестного хода. Я видел их тени на заднем плане: эльфийские снайпера, гномы-бронеходчики, гоблины-пехотинцы, и всюду люди… просто люди.

Я едва успел выскочить на обзорную площадку, когда звонница содрогнулась от купола до самого основания. Врата Ада распахнулись.

– Бегите! – хотел крикнуть я, но волчья глотка издала только протяжный, захлебывающийся вой.

Мои товарищи, только начавшие выползать из укрытий, ошеломленно приглядываясь к обмякшим телам новообращенных вампиров – те не пережили гибели Хозяина – вскинулись, следуя за мной, но медленно, так медленно!.. А в следующий момент магическая волна докатилась и до них.

Не знаю, что ощутил каждый – думаю, всякому свое искушение. Меня захлестнула одновременно бесконечная ярость, стремление рвать клыками, раздирать живую плоть, упиваться кровью, и в то же время – беспросветное отчаяние, подобное тому, как застят глаза красные флажки. А самое страшное: была в этом ужасе какая-то притягательность, словно, вылакав до дна эту мутную чашу, я мог увидать на ее дне не дрянь и опивки, а имя той сущности, что тянула со дна преисподней щупальца в наш мир, дарящее власть имя, которого я не разобрал в хитросплетениях колдовских знаков на печати – и слава Богу!

И все же мы успели к лифту. Каменная плита ушла из-под ног, мимо заскользили гладкие стены, ускоряя ход, и только тогда, отдаваясь эхом в глубокой шахте, сверху донесся грохот.

Всеволод Серов, воскресенье, 20 июня

Я думал, что все уже кончено, до той секунды, когда Зорин, поджав хвост, кинулся к лестнице.

Великанский колокол медленно-медленно кренился, пытаясь опереться на хлипкие прутья ограждения. Я уже мысленно подготовил себя к экзотическому зрелищу – полету бронзовой громадины – когда печать сомкнулась.

Готов поклясться – вспышка была такой яркости, что свет прошел сквозь литые стенки. Отблеска этого пламени, просочившегося сквозь щель между краем колокола и площадкой, достало, чтобы перед глазами у меня круги поплыли. Захлестнули тоска, отчаяние, злоба, почти зримыми волнами расходившиеся из-под колокола.

– Отходим! – срывая голос, заорал я Коле. – Второй, отходим!

Ковер содрогнулся, просев на несколько саженей, и закружился на манер падающего листа. Пламя внутри колокола разгоралось, будто фитилек в керосинке, но освященная бронза держалась, а я обоими руками стискивал – нет, не ремни безопасности, а винтовку, готовясь засадить в лоб той твари, что готова выбраться из-под крышки, единственную пулю. Македонский впился в ворс когтями и пронзительно шипел, вздыбив шерсть.