Оборотень в погонах

Связист орет, что если через четверть часа не выберемся, ступы «прикрышки» накроют нас вместе с кишлаком. Подбодрил, нечего сказать.

Пока что нас выручают троллебойщики – знай себе хлещут из своих дур картечью вдоль улиц.

Выбрались! Карабкаемся на соседний холм. До него полторы тыщи локтей, и пули вокруг нас продолжают посвистывать.

Ступы появляются неожиданно, словно чертики из табакерки, проносятся над кишлаком, делают горку и с разворота лупят ослепительными голубоватыми молниями. Потом еще – чем-то оставляющим в воздухе белый след.

Со склона кишлак видно как на ладони. Над ним повисают облака пыли и дыма, постепенно сливающиеся в одно. В его глубине продолжают сверкать вспышки.

Звук выстрела почти неразличим на фоне грохота разрывов. Просто Сом – Паша Зарубко – неуклюже заваливается набок, потом на землю. Бросаемся к нему… посреди спины выходное отверстие с кулак. И багровое, быстро расползающееся пятно.

Я допил второй стакан, зажмурился, медленно вздохнул. Вот. Мне, пожалуй, что, и пора. Ничего, что так недолго?

Нет, ну как же… Ладно. Бывай. И прости, Бога ради, коль что не так!

Я закрыл калитку, тщательно завязал узел на веревочке и, напоследок, с тоской посмотрел на крест из красного, с прожилками гранита.

Валентин Зорин, среда, 16 июня

Когда я подходил к дому покойного Парамонова, настроение у меня было самое радужное. Даже весьма сомнительные перспективы навешенного мне на шею дела не отвлекали меня от наслаждения жизнью. Солнце сияло так задушевно, небо синело так безалаберно, что хотелось немедленно призвать их к порядку. Сновали над головой ковры, блистая яркими узорами – старые, раешные, потусклее и поскушнее, а новые импортные, персидские или европейские – поярчей и поблескучей. Даже вечно злые московские прохожие, которых не повеселит даже смерть злейшего врага, казалось, чувствовали снизошедшую на город благодать, и немного помягчали лицами.

Вот в таком светлейшем расположении духа я и начал обход квартир.

Тетка из двадцать пятой меня не порадовала. Удивительно было, как только у нее хватает соображения не одевать правый тапок на левую ногу. Зато в квартире номер пятнадцать, как я выяснил загодя у Коли Иванникова, проживала бодрая старушка старой раешной закалки, живо интересовавшаяся бытьем соседей. К ней я и направился.

– Знала я его, покойника, знала! – радостно сообщила мне Клавдия Захаровна Дольник, одновременно пытаясь напоить спитым чаем. – Тихий был жилец, упокой Господи его душу!

– Тихий? – переспросил я, пытаясь не подавиться приторно-сладкой – жизнерадостная бабуся, не спрося, бухнула в кружку с надписью «Свят, свят, свят!» три куска рафинада – жидкостью.

– А то же! – подтвердила Клавдия Захаровна. – Эти новые-та, с ними же не уживесси! То им ремонт заладится; бусурман нагонят – шуму-грохоту, хоть святых выноси! Вон, в пятнадцатом доме, так вовсе потолок обвалился с такого ремонту. То нет ремонта, и хозяев нету – что делают, где шлендрают, Бог их весть, а тараканы ходют. То вот тараканы опять же, соседка рассказывала – огромные, злые, что твои собаки! Тож бусурманские.

Я попытался представить себе злого широкоплечего таракана.

– А наш-то, светлой памяти, тихий был жилец. Нелюдимый, одно ж, ни с соседями не побеседует, ни гостей приведет… оно и к лучшему, конечно, а то такая ноне молодежь пошла… страха Божьего на них нету, что ни девка – то блудница, что ни мужик – то или алкаш, или этот, как их… а, нихремастер! – Старушка махнула рукой, сетуя на испорченность грядущего поколения. – Так к чему я… А! Нелюдимый, говорю, жилец-то был, и в разъездах часто – по ко-ман-ди-ров-кам! – торжествующе выговорила бабуся трудное слово. – А так чисто золотой был. Ни мусора от него, ни шума. И вежливый.

Я покивал. В натуре В.С.Парамонова начинали открываться неведомые глубины – до сих пор никто из знавших его лично или заочно не называл покойника «вежливым».

– Так говорите, Клавдия Захаровна, не ходил к нему никто? – переспросил я. – Совсем-совсем? Особенно в последние дни – ну, неделю там, месяц?

Бабка призадумалась.

– Было! – воскликнула она радостно. – Эх, старость злая… Запамятовала совсем, ваше благочиние! Был у него гость – как раз тому дня… да, неделю тому обрат. Я еще удивилась – к кому такой прикатил? Не на ковре, вишь, а на карете, а кони таки гладки, блестящи, гнедой масти четыре жеребчика.

Я подивился острому зрению бабки. Это ж надо – с третьего этажа еще углядеть, что там у коней между ног! Хотя, может, и придумывает. В ее возрасте простительно.

– А сам такой видный мужчина, представительный, хотя молодой. И как выглядел, помню! – почему-то обиделась бабка, хотя я ничего не сказал. – Значит, волосы темные, лицо такое… длинное такое… на лицедея этого эфирного похож, как его… от, совсем память отшибло… ну, который в «Золушке-восемь» прынца играет?

Не будучи поклонником бразильских сериалов, я представления не имел, на кого похож давешний парамоновский гость, но почел за благо понятливо закивать. В конце концов, восьмая «Золушка» еще не кончилась; надо будет – включу и посмотрю.