Оборотень XXI века

А я по дороге вспоминал, как давным-давно вытащил Шпильмана с наркоманской хазы, потому что просила его мать, когда работавшая в одной школе с моей мамашей. Тогда за дозу он был готов уже торговать своей задницей. Немалое лет спустя он приехал за мной, когда я был очень далеко от Междуморья и передал предложение от Передерия. А у меня как раз случилось весьма травматическое переживание в Восточно-Сибирском море, когда я влетел башкой в иллюминатор ходовой рубки. А Передерий выкатывал большие деньги, статусную работу и всё такое. В общем, сделал предложение, от которого я не смог отказаться. Вскоре выяснилось, что и Миша вундеркиндом являлся не только в школе. Он сразу взял самую сложную тему – поддержание практической бесконечности виртуального мира, чтоб не было у него границы, в которую могла бы упереться пользовательская аватара.

Миша Шпильман поджидал меня возле дороги.

– И что с вами такое, Константин Никитич? Никогда вас таким потрепанным не видел.

– Ничего такого, только двадцать минут назад из меня должны были сделать яичницу с колбасой. Когда тебе сказали, что ты должен кое-что скрывать от меня? И кто сказал? Только не ври сейчас.

Он не стал долго мяться.

– Я подписал бессрочную бумагу о неразглашении. Разговор с большим боссом тоже был сразу.

– А согласно моему контракту я контролирую весь проект. Сейчас мы едем в штаб-квартиру Perederio Hearst и ты мне открываешь доступ в подсистему нейроинтерфейсов.

– Не надо бы так резко, Константин Никитич, – подвижное лицо Миши изобразило гамму чувств, от страха «ой, что будет» до гордости «я добился своего».

Но пришпорить пришлось.

– Ещё двадцать лет подождать предлагаешь, Мафусаилыч? Мол, или ишак сдохнет, или падишах. Я тебя взял на эту работу и ты мне должен, пока я жив.

Мы сели в его машину и я заметил, как Шпильман побледнел, совсем серый стал около глаз. Похоже, страх одолел все остальные чувства.

– Вы не сознаете, куда вы влезаете, Константин Никитич.

– Мне не влезать поздно, я убил на этот проект почти всю свою жизнь. Миша, не дрейфь, не грохнут же нас, мы в проекте центровые. И даже полицию не вызовут, ведь противозаконное делают они, а не мы. Если что, я твой шеф, и ты просто выполняешь мои указивки.

5. Передерий

Шпильман не молчал эти полчаса, пока ехали. Он тарахтел всё время, объясняя, почему не мог поступить иначе. Иначе бы просто исчез – «там такие люди командуют, которые с молодых ногтей привыкли безнаказанно убивать». Я понял, на совести этот груз у него хорошо полежал и изрядно ему надоел. И благодаря тарахтенью ему не так страшно. От Шпильмана я узнал, что меня взяли на роль генерального разработчика, поскольку это был единственный способ привязать моего отца. Ведь он занимался углеродными структурами и прочей наноэлектроникой, имплантируемой в нервную ткань человека, ещё тридцать лет назад – для лечения больных с нейродегенеративными заболеваниями вроде Альцгеймера.

Выбор у отца был невелик. Или сотрудничать с Передерием, обеспечивая мне прекрасную карьеру и светлую будущность. Или карьера моя внезапно закончится в яме с известью, а в прессу будет вброшено, что я работал на спецслужбу восточной империи, которая меня же и убрала. Отец, естественно, выбрал первое.

Потом случилась внезапная смерть папы от инсульта. Или «инсульта». Накануне он, кстати, звонил мне и звал в гости – поговорить… А ведь после моего возвращения мы почти с ним не общались по душам, лишь по делу, словно он боялся о чем-то проговориться.

Миша занимался реализацией функций, называемых «внушениями» и эмоциональных объектов, именуемых «реакциями». Создал для этого фреймворк, своего рода каркас, куда вставляются модули внушений по вызову того или иного типа человеческой реакции: воодушевления, радости, эйфории, страха, ненависти. Фишка была в том, что, ради стандартизации реакций, их записывали прямо в человеческую долгосрочную память, блокируя все прочие варианты. Отрезая, по сути, всё разнообразие реакций, связанных с личным опытом, семейными традициями, религиозными представлениями, психологическими особенностями.

– Да, Константин Никитич, мы шли от обычной проблемы программирования – слишком большого объема хранения данных. Допустим, мы создаем цифровой слепок какого-то индивидуума, набираем информацию по тому, как он реагирует на внешние раздражители, какие возможные ассоциации у него могут при этом возникать. Следом мы это структурируем, сериализуем и записываем на накопитель данных. В итоге, из какого-нибудь дурачка Виталика выходит том размером в пару гигабайт. И у нас таких объектов несколько десятков миллионов.

– И что с того, Миша? Скорость считывания данных с VSSD-накопителей, как и передачи по оптоволоконным линиям – гигабайты в секунду.

Шпильман энергично помотал головой.

– Тогда было не как сейчас – вы, что, всё забыли, шеф? В те времена это означало, раз десериализация одного такого объекта длится несколько минут, то в пиковые моменты у нас каналы передачи данных будут забиты и процессы встанут. Значит, выход оставался один-единственный, упрощать.