Оборотная сторона Луны

Сердце мое упало вниз. Снова страх разоблачения. Брайену известно о том, что я женщина? Он почти прямым текстом сказал об этом! Что другое могли значить его слова?

– А ты не ложись со мной в постель, – сказал Лео. – А лучше поужинай лишний раз. Разве не этого ты хотел?

– Пойми, друг, я о тебе забочусь, – начал оправдываться Брайен. – Я же говорил тебе, что не могу рассчитать движения? Во сне я могу дернуться так, что у тебя откроются раны.

– Я очень тронут твоей заботой. Тебе придется ужинать всю ночь, чтобы нечаянно не открыть мне раны.

Они долго спорили о чем-то. Я еле успевала следить за их разговором, время от времени проваливаясь в страхи. Я так и не могла понять, разоблачили во мне женщину или нет. Наверное, все-таки нет. Просто Брайен имел в виду, что не хочет спать в одной постели с Лео. Если бы он знал, до чего я не хочу находиться рядом с ними, он не стал бы так говорить.

Лео кинул в него подушкой:

– Не хочешь спать со мной, так и скажи, изменник! Можешь ложиться на полу. Тут ковролин.

С нарастающей паникой я следила за ними. Они спят друг с другом? Один изменяет другому? Так они не просто друзья? Все это не укладывалось в моей голове. Оказывается, Лео и Брайен извращенцы, и с ними опасно оставаться. Мне придется сбежать от них и искать себе новое пристанище. Среди каторжников нет ничего стабильного и надежного. Все меняется, как в калейдоскопе. Только думаешь, что нашел хоть что-то стабильное, как оно сразу же ломается. Причем, грубым и беспощадным образом.

Как бы там ни было, мне не хотелось бежать от Браейна и Лео. Рядом с ними я чувствовала себя чуть в меньшей опасности, чем без них.

Брайен, наконец, согласился, что глупо спать на полу, когда на двуспальной кровати спит один человек. Он подобрал подушку с пола и кинул ее обратно на кровать.

– Я только душ приму, – сказал он и ушел в ванную комнату.

Лео кинул на меня извиняющийся взгляд.

– Не обращай на него внимания. Он шутит. Сейчас, может быть, даже больше, чем обычно. Надо же как-то создавать видимость, что все нормально и мир не катится в тартарары. Очень удобное средство. Брайену надо запатентовать его.

– Я вижу, ты тоже шутник, – сказала я.

– Да? А я уже перестаю это замечать. Оно становится частью меня. Так вроде как жить легче.

– У тебя, наверное, философский склад ума.

Лео помедлил, прежде чем ответить:

– К сожалению, философия ассоциируется с чем-то упадническим. Она должна быть чем-то возвышенным, ведь в переводе это обозначает «любовь к мудрости». Но сколько я пытался прочесть труды философов, большинство из них нагоняют тоску. Они проповедуют тоску в своих трудах. А это далеко от мудрости. И вот я подумал: наверное, есть люди, которые любят что-то делать, а есть те, которые любят поговорить. У них просто не получилось сделать что-то хорошее, и они начинают убеждать других, что все плохо. Из них и получаются философы. Трудяги бы и хотели бы сказать другим, что все нормально, ребята, не стоит вешать нос. Но им некогда: они работают.

Мне не хотелось слушать излияния преступника. Я заранее знала, что ничего хорошего в них быть не может. Преступник не может быть прав, иначе он не оказался бы за решеткой. Вся его философия оправдывает его преступления. Вот почему они так любят поговорить о жизни. Но слушать это я не желаю.

– Я другого мнения о философах, – сказала я.

Лео почувствовал, что я не расположена к задушевным беседам.

– Ну что ж, – сказал он. – Тогда давай спать.

Он улегся удобнее, а потом приподнялся и сказал мне:

– Спокойной ночи. И спасибо за все, что сделал для меня.

Я почувствовала себя очень неуютно. Я не была готова к тому, чтобы преступник благодарил меня. Это уже переходило всякие границы. Было ощущение, что я этого не заслужила. Хотя я понимала, что сделала даже больше, чем этот Лео мог себе представить. Откуда же могло взяться это странное ощущение? Из-за того, что я думаю об этом человеке как о каторжнике-убийце, в то время как он ничего плохого мне не сделал?

Я хотела как-то ответить Лео, но избитая фраза «в любое время» теряла всякий смысл. Ни в какое другое время я бы не стала помогать преступнику, тащить его на себе, перевязывать и промывать раны. И притворяться его другом, хотя им не являюсь.

– Главное, чтобы рана не начала гноиться, – сказала я.

А сама подумала: а на самом деле есть ли мне какая-то разница, будет она гноиться или нет? И ради кого я беспокоюсь: чтобы человек не болел, или чтобы лично мне было надежнее прятаться за него?

– Мне не составило труда сделать все это, – добавила я. – Трудно было вынести все, что произошло до этого.

– Мне тоже, – признался Лео. – Очень тяжело.

Мы помолчали немного.

– Я вижу, в комнате есть ноутбук, – кивнул на него Лео. – Как ты думаешь, можно ли отправить с него письмо домой?

Я не сразу ответила. Думала, скрывать мне свою осведомленность или нет. И если бы каторжник был обычным программистом, наверняка бы он знал то, что сейчас скажу я.

– Боюсь, что на этом ноутбуке можно только поиграть в игрушки. Связи с Землей на нем нет.

– Почему?