Оборотная сторона НЭПа

6 марта. «Утром Владимир Ильич вызвал т. Фотиеву и Володичеву, которым продиктовал несколько слов, всего полторы строки… Когда проснулся (после дневного сна. — Ю.Ж.), позвал сестру, но почти не мог с ней разговаривать, он хотел попросить сестру позвать Надежду Константиновну, но не мог назвать её по имени. Когда пришла Надежда Константиновна, Владимир Ильич почти ничего не мог сказать… Лежал с растерянным видом, выражение лица печальное, глаза грустные, взгляд вопрошающий, из глаз текут слезы»^{58}.

Так дежурный врач фиксировал состояние Ленина в последние четыре дня до потери речи и паралича правых конечностей.

Легко понять: если Владимир Ильич не мог читать, говорить, то вряд ли успел познакомиться с «Кратким изложением». Столь же очевидно и иное — вряд ли надиктованное им 5 марта Володичевой и 6 марта Фотиевой могло оказаться связным, ясным текстом. Вспомним: «при разговоре не хватает слов», «говорит несуразности», «начал путаться в своих мыслях», «говорит связные фразы, но между отдельными фразами связи не было». И потому никак нельзя поверить Володичевой, передавшей Троцкому по телефону 5 марта связное, чёткое письмо Ленина в десять строк:

«Уважаемый товарищ Троцкий!

Я просил бы Вас очень взять на себя защиту грузинского дела на ЦК партии. Дело это сейчас находится под «преследованием» Сталина и Дзержинского, и я не могу положиться на их беспристрастие. Даже совсем напротив. Если бы Вы согласились взять на себя его защиту, то я мог быть спокоен. Если Вы почему-нибудь не согласитесь, то верните мне всё дело. Я буду считать это признаком Вашего несогласия.

С наилучшим товарищеским приветом, Ленин»^{59}.

Предположим (только предположим!): это письмо — одно из двух, действительно надиктованных Лениным именно 5 марта. Условно согласимся и с первопричиной того. В тот день, мол, у Ленина в последний раз внезапно прояснилось сознание (правда, этого дежурный врач почему-то не отметил). И единственным, сочтённым Владимиром Ильичём наиважнейшим, оказалась пресловутая «защита грузинского дела». Но даже и в таком случае остаётся недоумение. Содержание письма свидетельствует: Ленин всё ещё рассматривает работу комиссии Дзержинского незавершённой. Так и не дошедшей до ЦК. Вернее — ПБ.

Почему же Фотиева так и не нашла за месяц подходящего случая, чтобы информировать Ленина о состоявшемся 25 января решении ПБ? Не хотела нарушать правило, установленное членами ПБ? Или полагала — «чем бы дитя не тешилось…». Но тогда всё, надиктованное Владимиром Ильичём 5 марта, Фотиева не должна была выпускать за пределы комнаты больного человека, как основанное на устаревших сведениях и потому не играющее какой бы то роли, особенно политической. И уведомить о том Володичеву.

Понимая двусмысленность положения, в котором оказалась, в тот же день, 5 марта, Володичева пишет (по своей инициативе или по чьей-то подсказке) объяснение, так никуда и не отправленное. Сделанное на всякий случай:

«В ответ на прочитанное т. Троцкому письмо Владимира Ильича о грузинском вопросе, т. Троцкий ответил, что так как он болен, то не может взять на себя такого обязательства, но так как надеется, что вскоре поправится, то просил прислать ему материалы (если они никому не необходимы) для ознакомления, и, если здоровье ему позволит, он их прочитает.

Сказал, что документа он абсолютно не знает, что он говорил с Махарадзе, Мдивани, слышал Орджоникидзе и заявил на пленуме ЦК, что если у него были колебания, то он убедился, что были наделаны крупные ошибки».

Прервёмся здесь. Итак, Володичева — со слов, якобы сказанных ей Троцким, сообщает: тот «абсолютно не знает» о грузинском деле. Однако ответить так Лев Давидович никак не мог. Во-первых, в своём ответе он рассказывает о знакомстве с конфликтом на пленуме ЦК 6 октября минувшего года. Правда, не раскрывает, кто же «наделал крупные ошибки». Во-вторых, и 25 января, и 1 февраля, и 20 февраля, когда ПБ обсуждало конфликт в грузинской компартии, он присутствовал на заседаниях. Более того, обязан был знать содержание «Письма ЦК», ибо без одобрения всех членов ПБ документ не был бы разослан. Наконец, именно он никак не мог бы забыть о судьбе грузинской Красной армии и своей роли в решении этого вопроса.

Но продолжим объяснительную Володичевой:

«На добавление к письму Владимира Ильича о том, что Каменев едет на съезд (партии. — Ю.Ж.) в Грузию и что Владимир Ильич спрашивает, не имеет ли он чего-либо написать туда, он ничего определённого не ответил.

Материалы с письмом Владимира Ильича будут ему сегодня посланы»^{60}.

Ещё всего две фразы и ещё два весьма серьёзных вопроса. Ведь в записанном той же Володичевой письме Ленина к Троцкому никакого добавления нет. Оно странным образом возникло позже^{61}. И еще. Не мог знать Владимир Ильич о поездке Каменева на съезд КПГ. Самое же несуразное здесь — предложение Троцкому «чего-либо написать в Грузию». Следовательно, либо Володичева по неизвестной причине поначалу не сообщила о «дополнении», либо домыслила его позже, хотя и в тот же день.