Оборотная сторона НЭПа

Британская разведка сумела перехватить и расшифровать переписку советских дипломатов. Оповестить о том весь мир и тем загнать Москву в тупик. Вынудить выбрать: либо продолжение действия торгового договора, либо авантюра на Востоке. Наркоминдел и ПБ, естественно, выбрали первое.

Обмен нотами между Советской Россией и Великобританией растянулся на месяц, отражая последовательность уступок Москвы. 11 мая ПБ одобрило ответную ноту, подготовленную Литвиновым. Признавшую: «Российское правительство не склонно отрицать указываемые в британском меморандуме ненормальности нынешних отношений». И заключившую, после ряда необходимых в подобных случаях оговорок, что «советские республики высоко ценят нынешние отношения с Великобританией и ищут сохранения их… Поэтому готовы на самое благожелательное и миролюбивое разрешение существующих конфликтов»^{144}.

Согласившись отступить, ПБ одновременно поручило: НКВД — немедленно, телеграфом, уведомить Керзона, что захваченные в советских территориальных водах английские траулеры освобождены; Д.И. Курскому, наркому юстиции РСФСР, — эти суда, не отменяя штрафа, «не задерживать»; Л.Б. Красину, находившемуся в Лондоне, — информировать британское правительство, что «вопрос о дальнейших возможных уступках с обеих сторон должны стать предметом официальных переговоров»^{145}.

Но уступки оказались односторонними. Нотой от 23 мая советское правительство согласилось «уплатить компенсацию за расстрел г. Девисона и арест журналистки г-жи Стен Гардинг» 10 и 3 тысячи фунтов стерлингов соответственно и «взять обратно два известных письма», отклонявших британские ноты по поводу преследования церковных деятелей. А 4 июня было принято и третье ультимативное требование Керзона: «Что касается важнейшего, по определению британского меморандума, вопроса — о пропаганде, то советское правительство… готово сделать новый, чрезвычайно важный шаг навстречу пожеланиям британского правительства». Выражалась готовность «воздержаться от всякой политики воздействия военным, дипломатическим или иным путём и от пропаганды в целях поощрения каких-либо из народов Азии к действиям, в любой форме враждебным британским интересам или Британской империи, особенно в Индии и независимом государстве Афганистан^{146}.

В тот же день ПБ поручило Чичерину сообщить в Лондон о «переводе т. Раскольникова по деловым соображениям и его личному желанию» из Кабула в Москву, а Красину «лично и доверительно сообщить об этом Керзону»^{147}.

Потерпев унизительное поражение во внешней политике, ПБ попыталось взять реванш в политике внутренней. И для того, хоть и отчасти, да ещё и неявно, признать правоту взглядов Сталина. Пойти на крайние меры по отношению к члену коллегии Наркомнаца Султан-Галиеву, одному из самых рьяных проповедников национального уклона.

Ещё 25 апреля он выступал на съезде партии, настойчиво требуя разрушения Российской Федерации. А уже 4 мая его арестовали и препроводили во внутреннюю тюрьму ГПУ. Разумеется, только после того, как ОБ утвердило, а ПБ подтвердило решение ЦКК о его исключении из РКП^{148}.

Возможно, дело Султан-Галиева прошло бы тихо, незаметно, если бы не его сторонники — коммунисты его родной Казани. Пятнадцать членов партийной организации Татарской АССР направили в ЦКК протест против преследования человека, чьи взгляды, по их мнению, ни в чём не противоречили резолюции съезда по национальному вопросу. Поступили же так, скорее всего, в надежде на поддержку второго (а может, уже и первого) человека в партии и государстве.

Ведь в те самые дни, 1 мая, «Правда» опубликовала очередную статью наркомвоенмора из цикла «Мысли о партии» — «Ещё раз о воспитании молодёжи и национальный вопрос» с игривым подзаголовком «Истолкование резолюции XII съезда о национальном вопросе в форме диалога». В ней автор почему-то счел крайне необходимым всего через пять дней после завершения партийного форума «истолковать» на свой лад одну из резолюций. Принятую отнюдь не по его докладу «О государственной промышленности», чтобы пусть с запозданием, но всё же предложить выход из экономического кризиса, наметить пути подъёма производства хотя бы до довоенного уровня, объяснить, как можно обуздать безработицу.

Вместо того Троцкий обратился к проблеме, которой стал заниматься в самое последнее время. Продолжил открытую конфронтацию со Сталиным. Продолжил принципиальный спор с ним, начатый 20 марта.

В новой статье, построенной как диалог неких «А» и «Б», под первым Троцкий вывел молодого коммуниста, безоговорочно поддерживающего концепцию Сталина по национальному вопросу: равная опасность и великодержавного — русского, и народов, населяющих союзные и автономные республики, национализма. Под вторым собеседником Лев Давидович выступил сам как умудрённый опытом и знаниями старый партиец, наставник нового поколения большевиков. Такой приём и позволил ему «истолковать», а в действительности ревизовать суть съездовской резолюции.