Оборотни в эполетах

Девятью годами ранее гораздо более печально завершилась другая история. Молодой, вполне приличный чиновник (неженатый) долго сожительствовал с некой Рыбаковской. Особа была – пробы негде ставить. До того как познакомилась с последним сожителем, долго пробыла дорогой проституткой и содержанкой у состоятельных господ. Родила ребенка, коего отдала в воспитательный дом. Поскольку годочки текли, молодости и красоты не прибавлялось, а жизнь нужно было как-то устраивать, всерьез собралась замуж за этого самого чиновника Лейхфельда. Для пущего эффекта взяла из приюта чужого ребенка и заявила Лейхфельду, что это их сын. Мальчик вскоре умер, а Лейхфельд в конце концов разобрался, с кем имеет дело, и брать в жены этакое сокровище отказался категорически. Тогда Рыбаковская шарахнула в него из пистолета. Лейхфельд через десять дней умер от раны…

Следствие отчего-то затянулось на два года. Причем как во время следствия, так и до убийства Рыбаковская себя выдавала за «восточную княжну Биби-Ханум Омар-Бекову» – но на дворе стоял не XVIII век, когда такие штучки были в большой моде и разоблачались гораздо труднее, так что «княжну» в конце концов раскололи и доискались до ее подлинного имени. Кстати, по бойкости характера она, уже сидя в тюрьме, ухитрилась забеременеть от кого-то из надзирателей.

Как обычно, адвокат пел хорошо и убедительно, благо Лейхфельд так и умер, не дав точных показаний и не назвав убийцу прямо. В ход снова пошла довольно заигранная к тому времени пластинка: тяжелое детство, отец-зверь не только обращался жестоко, но и совратил в самом юном возрасте – а Лейхфельд вообще покончил жизнь самоубийством.

Однако на сей раз соловьиные трели не сработали – обвинение кропотливо восстановило во всех деталях отнюдь не романтичную биографию подсудимой, и присяжные на сей раз не расчувствовались – Рыбаковскую приговорили к десяти годам каторги.

В этой истории нет ни тени юмора, даже черного. Зато доля черного юмора присутствует в другой, когда убийца сам сдал себя в полицию…

На железнодорожной станции некий вдрызг пьяный субъект начал шуметь и безобразничать. Унимать его принялись железнодорожный жандарм и оказавшийся там же городовой из ближайшего полицейского участка. Внезапно пьяный с крайне заносчивым видом заявил, чтобы его не равняли с мелким хулиганьем: он не кто-нибудь, он господин серьезный, несколько дней назад в четырнадцати верстах от города человека убил! Так что относиться к нему следует со всем почтением, уж если арестовывать, то не за мелкий дебош, а за убийство.

Блюстители порядка, как многие бы на их месте, посчитали все это очередным пьяным бредом, какого за время службы наслушались немало. Однако скандалист не унимался, настаивал, что он – убийца, а о подробностях им, нижним чинам, знать не полагается – пусть отведут к судебному следователю, уж тому-то он все и расскажет.

Он так настаивал, бахвалясь и выставляя себя «крутым убивцем», что жандарм с городовым в конце концов решили: ну если человек так уж просит… Доставили к следователю. Еще не протрезвев толком, станционный буян рассказал о совершенном им убийстве с такими подробностями, что очень быстро стало ясно: пьяным выпендрежем тут и не пахнет.

Действительно, несколько дней назад за городом кто-то убил булыжником отставного солдата, забрав у него какие-то жалкие копейки. Сыщики из сыскной полиции быстро поняли, что столкнулись с классическим «висяком»: не было никаких следов и зацепок. А тут является пьяная рожа и рассказывает подробности, которые мог знать лишь убийца… Проверили. Подтвердилось. Судили. Осудили. Наверняка уже на следующий день, протрезвев в камере, убийца рвал на себе волосы, но поздно было пить боржоми…

Доля юмора (вполне возможно, и не черного) присутствует и в другой истории – благо закончилось все без крови и жертв. В 1859 году в сыскной полиции стало известно, что «двое неизвестных людей, Митрофан и Сергей, намерены убить и ограбить отставного титулярного советника». Отставной чиновник жил одиноко, прислуги не держал – и считался человеком зажиточным. Полиция быстро обоих вычислила, за ними неотступно стали ходить агенты сыскной – и взяли, когда те пошли на дело.

Где тут юмор, спросите вы? А юмор в том, что эта парочка (один – бывший дворник в доме того самого чиновника, другой тоже не из графьев) явно начиталась бульварных романов о «благородных разбойниках». И действовала в стиле романтики самого дурного пошиба: в качестве орудий убийства на последние деньги приобрели в антикварной лавке два очень красивых кинжала, загримировались, приклеили бороды перед тем как идти на дело, встретились ночью в Александровском саду, в чем не было никакой надобности, однако выглядело все чертовски романтично, как в тех самых романах: ночь, чащоба…