Оборванные нити. Том 1

Он молчал. Сердце билось где-то в горле. Значит, мать знает про них с Ольгой! Конечно, родители Ольги давно в курсе, это и понятно, ведь они начали встречаться, когда у нее еще не было своей квартиры, и, разумеется, пару раз прокололись и попались. И в общем-то нетрудно было сообразить, что если знают Ольгины родители, то через пять минут об этом будет знать и Юлия Анисимовна. Но мать почему-то молчала все это время, тему личной жизни сына никогда не поднимала, и Сергей как-то постепенно уверовал в то, что коль об этом не говорится — то этого вроде как и нет. Мать не считает нужным что-то выяснять, значит, так будет всегда и в дальнейшем, и неприятных разговоров удастся избежать.

Оказалось, что не удастся. Он не чувствовал себя виноватым в том, что изменяет жене. Он дико, до спазмов не желал признавать правоту Юлии Анисимовны.

— Ты молчишь, — Сергей услышал, как мать усмехнулась, — значит, я действительно права, и возразить тебе нечего. Хорошо, теперь послушай меня еще немного. Ты имеешь право жить так, как ты считаешь нужным. Но и у меня такое право есть, и ты не можешь у меня его отнимать. У меня есть право быть бабушкой и заботиться о своей родной внучке. По-хорошему мне тебя убедить не удается. Тогда будем договариваться.

— А в чем разница? — надменно спросил Сергей.

— Я хотела, чтобы ты просто уступил мне — немолодой женщине, твоей матери. Уступил мне право хоть что-то делать для твоей дочери. Ты на уступки не идешь. Ладно, приму это как данность. Будем вести себя как на рынке, то есть договариваться. Ты — мне, я — тебе. Я обещаю тебе никогда больше, пока я жива, ни единым словом не затрагивать тему твоего выбора, чего бы он ни касался, твоей семейной и личной жизни. Никогда я тебя ни в чем не упрекну, никогда не задам ни одного неудобного вопроса и уж тем более не стану тебе выговаривать. Хочешь?

Он снова не ответил, молча ожидая продолжения. Мать — человек слова, это Серега Саблин знал с раннего детства. Ни разу не было, чтобы Юлия Анисимовна что-то пообещала и не сделала. Даже то, что она сгоряча произнесла во время того памятного разговора, когда сын сообщил ей о намерении жениться на Лене, она выполнила «от и до»: ни одного злого, недоброжелательного или презрительного слова о своей жене он больше не услышал. И хотя Юлия Анисимовна Лену так и не полюбила, она никогда не говорила о ней плохо, как и пообещала ему. И перспектива избежать в дальнейшем разговоров, подобных сегодняшнему, казалась очень и очень привлекательной. Но что мать попросит взамен?

— Взамен я прошу тебя не мешать мне быть бабушкой для своей внучки, заботиться о ней и помогать и ей, и ее матери. Заметь, я не говорю «помогать твоей жене», своей жене ты должен помогать сам, я к ней не имею никакого отношения. Но к матери своей внучки я отношение имею, и с этим ты спорить не можешь. Ты врач, сынок, ты не можешь не знать, сколько опасностей подстерегает маленького ребенка, особенно на первом году жизни. Я обеспечу Дашеньке самую лучшую медицинскую помощь, и не только в экстренных случаях, которых, я надеюсь, не будет, но и постоянную. Ее будут вести самые знающие и опытные специалисты. Неужели ты настолько глуп и непрофессионален как медик, что не понимаешь всю важность этого аспекта?

Возражать матери внезапно расхотелось. Почему-то то обстоятельство, что она знает про его отношения с Ольгой, совершенно выбило Серегу из колеи. Кроме того, Юлия Анисимовна была мудрой женщиной, она прекрасно знала своего сына, поэтому смогла настоять на своем, а ему дала возможность согласиться, не потеряв лица и не ущемляя больного самолюбия.

Домой Сергей вернулся подавленным, он ощущал себя загнанным в угол и вынужденным принять навязанное ему решение, чего он в принципе не терпел. За время его отсутствия все продукты были убраны, Вера Никитична гладила пеленки, расстелив на обеденном столе старое вытертое байковое одеяло, а Лена, сидя на диване, кормила малышку. За весь вечер он не произнес ни слова, молча сидел на стуле у окна, уткнувшись в книгу по патоморфологии отравлений: стол был занят, на диване сидела Лена с ребенком на руках, а где еще ему пристроиться? Не на тещиной же раскладушке, которая весь день стоит сложенная, потому что если ее разложить, то пройти по комнате будет невозможно. И не в Дашкиной же младенческой кроватке. Только стул, приставленный к широкому подоконнику, и оставался Сереге, здесь высокими стопками громоздились его учебники и прочая необходимая литература, а также толстые тетради с конспектами.

День оказался тяжелым и физически, и эмоционально, и ему казалось, что больше уже ничего случиться не может. Но в двенадцатом часу ночи, когда все уже легли, в прихожей раздался звонок телефона, потом голос молодого соседа-полуночника, а затем осторожный стук в дверь и громкий шепот:

— Серега, выйди, тебя к телефону.