Оборванный след

— Вы о чем? — Но он уже догадался и в сердцах стукнул ногой по лодке. А вы разве не такая, вы явились сюда вовсе не романить, вам нужен был подопытный экземпляр. За ним и явились.

Кажется, он попал в цель, что-то с ней произошло, она окинула печальным взглядом берег, холодное небо, тусклый блеск залива, дымку над дальним городом и сникла, зябко поежилась.

— Ничего нам не исправить, — что-то она еще хотела сказать, но не успела, прислушалась, сердито кивнула кому-то невидимому, неразборчиво ответила.

Погосов поклялся бы, что она слушает и говорит без всяких аппаратов, чего, конечно, быть не могло. Он не выдержал:

— Вы переговариваетесь! Как это происходит?

Лера невесело улыбнулась.

— Вот видите!

— Тьфу! Действительно, на кой это мне. Спросите: вам можно задержаться? Хоть ненадолго.

— Нет, невозможно.

— Значит, мы больше не увидимся?

Она кивнула.

— Какой-то дурдом, — сказал Погосов. — Все запрограммировано! — Он вдруг вспылил. — Вы и в тот раз не смогли бы остаться. Так что нечего мне травить.

Взгляд ее с нежностью скользил по его лицу.

— Может, надо было все стереть… И меня стереть из вашей памяти. Наверное, Грег был прав, — она вопросительно остановилась.

— Что ж вы ему помешали?

— Мне хотелось хотя бы так задержаться…

Она не договорила, улыбнулась виновато, жалко, от этой улыбки можно было прийти в отчаяние. Вдруг обняла его, прижалась всем телом, губами к его губам, всей своей телесностью, он же стоял болван болваном, очнулся, когда она исчезла, словно истаяв. Утренний берег опустел, то была первобытная пустынность. Торчали древние серые валуны. Сосны чуть шевелили заиндевелыми ветвями. Стали появляться

звуки — потрескивало, звенело, шелестело, — и звуки эти были древние.

Ничего не осталось от нее. Только их парные следы, мужские и женские, петляя, вели к перевернутой лодке, здесь потоптались, дальше к поселку потянулся одинокий след больших мужских кед.

Под вечер на своем помятом стареньком «Москвиче» прикатил заместитель Погосова по лаборатории Наум Тырса. Привез на подпись отчет, заявки, ксероксы статей из «Physical Review».

Топилась печка. Погосов в ковбойке сидел перед огнем. Был он хорошо поддавши. Бутылка «Столичной» стояла у его ног и банка с огурцами. Допили остатки. Погосов хотел открыть новую. Тырса отказался, он был за рулем. По какому поводу шеф надрался, выяснить не удалось. Известно было, что Погосов в одиночку не принимал. О лабораторных делах не расспрашивал, требовал пойти на берег что-то посмотреть. Угомонить его не удалось.

Из леса выползали сумерки. Темные дома стояли за позеленелым штакетником. Тырса придерживал Погосова, умеряя его шаг. Рассказывал про старшего лаборанта Муркина. Появился на новой «Тойоте». Откуда у него, спрашивается? Недоучка, бездельник. Он, Тырса, кандидат наук, мается со старым драндулетом, а этот прохиндей…

— Представляешь! Мне растолковали, откуда. Помнишь его фефелу лохматую. Она теперь в банке. Наш Муркин ее пристроил, это тоже мафиозная история, и она внедрилась туда, как вирус, ну и, соответственно, они теперь затеяли большой шахер-махер — участок бывшего нашего пионерлагеря оттяпать под загородное казино.

Тырса клокотал от возмущения, брызги летели из-под усов, когда он описывал, как эта фефела продала дом своей матери, а ее сунула в больницу для престарелых.

— Всех подмазали, начальство боится с ними связываться. Вчера Муркин при всех заявил, что в Австрию за приборами поедет он. Смешно, да? Но факт. Так и будет. Уверяю тебя.

На берегу размахнулся во всю ширь горизонта закат. Лес, пляж, воды замерли, глядя на действо, творимое небом. Там, пылая, бежали краски, смешивалось лиловое с алым, лимонным, рыжим, и все это плавилось в сказочном золоте, отблески золотили вершины облаков.

Погосов смотрел, как прошедший день тонул вместе с встречей, с чудом, расставанием, погружался в небытие, уходил безвозвратно.

— Нет, как тебе это нравится, — продолжал Тырса, не в силах остановиться. — Не могу видеть безнаказанность. Подумаешь, кандидат наук, сказал он, — это при всех, мол, кандидатскую можно сляпать за две тысячи баксов, запросто! И сляпают, смешно, но факт!

Они стояли у перевернутой лодки, лицо у Погосова было незнакомое, нездешнее, и Тырса замолчал.

Чайки выстроились по кромке льда, смотрели не на закат, а на них.

— Вот, когда я не сплю, у нас с тобой общий мир, — вдруг сказал Погосов, — а во сне у меня свой собственный, никому не известный. Спрашивается, зачем он дается человеку?

Никогда прежде Погосов не делился своим интимным. Он мог жить внутри своего ума, и Тырса завидовал ему.

— Посмотри, Наумчик, смотри как следует. — Погосов шаг за шагом повел его до того места, где женский след обрывался. — Что это, по-твоему, значит?

Тырса поежился от ветра, поднял воротник куртки, предположил без интереса:

— Мало ли, могла на дельтаплане улететь.

— Ну что ты городишь. Господи, почему ты не хочешь вникнуть?

— Тогда это был ангел, ничего другого.