Обоснованная ревность

– Как я не понял! – убивался Монахов. – Я же не увижу его больше. Он же… – Монахов не мог произнести вслух.

“Не умирай! Только не умирай! Все, что угодно, но не это! – молился он про себя. И вспомнил, как отец говорил, что всю жизнь не может себе простить смерть своего отца. Монахов-дед был болен и звал сына, а тот был влюблен и был у нее, когда отец умер… – А вдруг?.. – похолодев, подумал Монахов. – Пока он был у Натальи?.. Ведь старики-то думали, что он уехал… Вдруг сейчас звонок в дверь: телеграмма!..”

И если лес – одно, то отец и он – просто одно дерево. Ток жизни в последний раз потек от отца к нему, едва ли не с тою же силой, с какой он тек, когда зачинался вот этот миг. Монахов ощутил стремительное расширение своего бытия – отворилось – он как бы повис в воздухе над кроватью. Этот живой ток последних сил немощного отца – обмыл обызвествленную душу Монахова-сына, и, снова прозрачная, впустила она в себя всю окружившую ее боль. Словно взлетел Монахов в погоне за душою отца, и ледяной чистый ветер свистел в очищенном каркасе его души: меж ребрами были видны звезды. Одиноко там стало Монахову-младшему и высоко. Впервые не порознь выступили дни и переживания его, а все вместе, как и были они – все вместе, всегда: и вчера, и завтра – как сейчас, в едином пространстве, в одной душе, помещающей в себя все души, как и одно дерево вмещает в себя весь лес, поместивший в себя это дерево. И мать, и отец, и Наталья, и Лёнечка, и та жена, и тот ребенок, который уже есть, и эта жена, и тот ребенок, который еще будет…

Все они были в нем, и никого не было рядом, кроме жены его. Он вдруг проникся к ней таким сильным, отчаянным одиноким чувством, которое нельзя бы было назвать и любовью. Это одиночество рвалось из него, как зверь, как вой, и чем плотнее, чем горячее и глубже прижимался он к жене, тем страшнее и неутолимее становилось это одиночество. В окне совсем низко, будто падая на дом, опять проревел самолет, наполнив стекло дрожанием и гулом, – рассек черный лоб ночи. Смерть, которую Монахов так в упор, так сразу, так хорошо забыл, смерть в образе солдата упала, как звезда за окном, отдав Монахову последнюю каплю жизни, которой ему недоставало, – Монахов вскрикнул, раздался легкий свет, странно осветив ночные предметы из стульев, занавесок и стен… И в тот же миг вечная частица смерти прошла сквозь Монахова, чтобы продолжить жизнь отца его вне сына его.

Обоснованная ревность

Смысл всего этого заключается в том, что бывает такое время, когда нечто находится в состоянии небытия, ибо время и материя предшествуют всему тому, существование чего имеет начало во времени…

Авиценна. Книга спасения

От автора

Хорошо придумывать то, что было, но невозможно сочинить то, чего не было. История наша будет проста. Она будет о том, как человек зря уехал, но зато вовремя вернулся. Нам могут сказать, что это – дело каждого и не имеет всеобщего значения… Действительно, так заведено: придавать общее значение вещам, как правило, не имеющим места в жизни каждого, зато свойственное каждому – полагать частным случаем и не общим делом. И слава богу. Одни – пишут, а другие – живут. Мы с этим согласны.

Поразительно незачем об этом писать. Ну, прилетели вы даже, скажем, в самую Хиву – где в ней что написано? То, что мне надо написать о ней, – никак не в ней, а во мне. Зачем же возить то, что и так во мне, в такую далекую и напрасную Хиву с тем, чтобы это же и написать?

Бухгалтерия – вот муза дальних странствий! Амур Аванс, поражающий нас стрелою отчета…

Итак, мы просто вынуждены рассказать здесь историю о том, как человек впервые в жизни внял внутреннему голосу, отказавшись слушать голос рассудка, – и то едва успел. И, будучи вынуждены и, как всегда, не зная, с какого начала начать, мы в который раз убеждаемся, что самая правильная последовательность – та, которая была, потому что другой – не было.

Итак, сначала о том, кто поехал в Хиву, а потом уже о Хиве… Поскольку повествование от “я” делает нелепой такую постановку вопроса, мы охарактеризуем состояние самого себя, собирающегося в Хиву, несколько косвенно…

Итак, поговорим о времени, потому что о себе каждый знает.

Итак, поговорим о себе, потому что время говорит само за себя.

I. Гость

– Подлец! как ты посмел, чтобы тебя предали?! – вскричал Дон Амико Живи.

Граф Ивелот. Пороги печали

Я любил, я был любим… Невиданное счастье! Оно – не длилось. В ту же секунду я оказался охвачен тревогой, как пожаром. Нет, никаких видимых туч… Но чем неосновательней, тем тревожней. Не может быть более неустойчивого и необеспеченного положения, чем когда все хорошо.