Обоз

Все думают, как это он хочет изнять одною лошадью. Годя несколько извозчик ведет лошадь: бурого мерина, и видно, как с горы-то у лошади грудь переваливается; лошадь спокойная, уши вперед держит, глядит на народ.

Подводит извозчик ее к карете, повернул, а хвост у ней словно кушак взвился. Принялись ее запрягать, все в молчанку играют; барин как вкопанный глядит на мерина, даже баюрчатки подбежали – любуются…

А мужицкие лошади стоят в стороне; иная уж легла.

Ну, запрег извозчик… Все глядят, известно…

Слушавший лакей дремал, стараясь, однако, и в полусне уследить за ходом рассказа; мало-помалу ему под говор рассказчика начала рисоваться летняя большая дорога: стоит карета, вокруг нее народ. Карета поехала; «Прощайте!» – слышатся голоса; лакей вскакивает на запятки и несется… «Ну, вывез!» – шумят голоса. Вдруг лакей бежит по лугу, вдали мелькают разноцветные платья горничных, лакей спешит за ними и тужит, что не захватил с собой балалайки. А вот солнце уже закатывается, и лакей возвращается грустный в барский дом; но на дороге слышит выстрел и останавливается: «А! это барин, должно быть, в утку пробил!»

Вскоре лакей слегка вздрогнул и проснулся; вокруг все было тихо, в избе темно; лежавший с ним рассказчик молчал; по всей избе взапуски разносилось храпенье.

– Иван! – закричал лакей, толкая рассказчика.

– Чего?

– Как чего? Что ж ты замолчал?

– Да я уж все рассказал, вы заснули и пропустили.

– Ну, что же лошадь-то?

– Да я сказал: проезжий господин ее застрелил…

– Как? За что?

– Она вывезла тарантас-то; а барин пристал к извозчику: «Продай лошадь!» Извозчик говорит: «Десять тысяч не возьму… Жизни лишусь…» Господин выхватил пистолет и повалил ее…

– Что же извозчик?

– Говорят, уже больше не ездит по дорогам.

Лакей и рассказчик замолчали; они немного послушали, как в трубе гудёт ветер, и заснули. Под окнами хлопали ставни, и на улице изредка слышалось: «Ночевать пожалуйте…»

В избе было как во тьме кромешной; все наповал храпело; у иного в горле такие раскаты раздавались, что представлялось, что кто-нибудь во мраке ночи, подкравшись к спящему, умертвил его.

Рано утром, лишь только пропели вторые петухи, кто-то из мужиков сонным голосом крикнул:

– Эй, вставай, рассчитываться пора!

В избе зажгли ночник.

– Что, как погода-то, ребята?

– Не говори, брат!.. такая-то бушует!

– Как мне быть с своею лошадью-то? Вряд ли доедет… Извозчики разбудили хозяина и мало-помалу начали

собираться вокруг стола, медленно вытаскивая из-за пазухи кошели, висевшие на шее; иные еще умывались, молились богу и старались не смотреть на садившегося за стол хозяина, потому что расчет для них был невыносим. Один мужик стоял у двери и глядел на икону, намереваясь занести руку на лоб, но хлопанье счетов и хозяйский голос смущали его. Мещанин, разбуженный мужиками, с проклятьями переселился на нары, говоря там: «Чтоб вам померзнуть в дороге, горлодёры!»

– Ты сколько с меня положил? – простуженным голосом спросил хозяина извозчик.

– Тридцать копеек.

– Ты копейку должен уступить для меня… Я тебе после сослужу за это… ей-богу…

– А кто это у вас, ребята, вчера рассказывал? – вдруг, смеясь, спросил хозяин.

– Про извозчика-то? – заговорило несколько голосов.

– Да.

– Это вот Иван.

Мужики все несколько ободрились, глядя на усмехавшегося хозяина, и были очень довольны, что он хоть на минуту отвлек их внимание от расчета. Хозяин сделал это для того, чтобы мужики не слишком забивали свою голову утомительными вычислениями, а поскорей рассчитывались.

– Важно, брат, рассказываешь, – сказал хозяин. – С тебя приходится, Егор, сорок две… Нет, у нас был один рассказчик курский… из Курска проезжал, так уморит, бывало, со смеху… две за хлеб да сорок… сорок две…

– Евдоким! Нет ли у тебя пятака?

– Ну только, – продолжал хозяин, – с чего-то давно перестал ездить… уж и голова был! еще давай гривенник… За тобой ничего не останется.

…Однако мужики поняли, что все-таки надо соображать и следить за расчетом, хотя дворник завел речь о курском рассказчике. Вследствие этого мужики снова приняли мрачный вид, напрягая все свое внимание на вычисления:

– Егор! погляди: это двугривенный аяи нет?

– Ну-ко… не разберу, парень…

– Подай-ко сюда!

– Смотри, малый!

– Это фальшивый!.. у меня их много было…

– Хозяин, ты что за овес кладешь?

– Тридцать серебром. Василий! – сказал хозяин, – ты о чем хлопочешь! Ведь ты с Кондрашкой из одного села?

– Да как же… одной державы… только вот разумом-то мы не измыслим.

– Вы так считайте: положим щи да квас – сколько составляют? восемь серебра. Эх, писаря! Зачем секут-то вас?

– Известно, секут зачем… Ну, начинай, Кондратий: щи да квас…

– А там овес пойдет…

– Овес после… ты ассигнацию-то вынь: по ней будем смотреть…

– Вы, ребята, ровней кошели-то держите… счет ловчей пойдет.

– Не сбивай!.. Э!.. вот тебе и работа вся: с одного конца счел, с другого забыл.

Через час, после нескольких вразумлений мужикам, хозяин, придерживая одной рукой деньги, другой счеты, вышел вон из избы, оставив всех мужиков с кошелями на шеях за столом.

– По скольку же он клал за овес?