Обоз

– А кто его знает… Ты ему гляди в зубы-то: он на тебя то напорет, что зазимуешь здесь…

– Вот там!.. Чего опасаться? Ты чихверя-то знаешь? Валяй чихверями… Пиши…

Мужики окружили пишущего.

– Это ты что поставил?

– Чихверю…

– Ну? эта палка что? щи?

– Нет, квас…

– Какой там? Я пишу, что с хозяина приходится?..

– Слушай его!.. Ты, Гаврила, про что давеча мне говорил?

– Да не помнишь, сколько ты у меня взял в Ендове?

– Постой! Я тебе давно говорил, Гаврила, ты восчувствовать должен. На прошлой станции кто платил?

– Ну, ты погоди говорить: сколько за свой товар приказчик дал на всех?

– По гривне.

– Ну, ладно: ты разложи эти гривны здесь на лавке – пойдем сюда к печи…

– Что там делать? А ты мне скажи: ты пил вчера вино?

– Нет.

– Ну, третьеводни?

– Нет.

– Ты бога-то, я вижу, забыл…

– Я, брат, бога помню чудесно…

– Нет, ребята, лучше валяй чихверями; мы его живо обработаем! Нарисуй-ко сперва овес…

– Да что вы с ним толкуете; давайте лучше жеребий кинем….

– Для чего жеребий?

– Разведать: может, кто из нас плутует…

– Так и узнал!.. Тут одно спасение в чихверях… Наука, вострая!

– Андрей! Сочти мне, пожалуйста.

– Давай. Ты что брал?

– Сено, да ел вчера убоину…

– Ну? а кашу?

– Нет… не ел., что ж…

– А у тебя всех-то денег сколько?..

– С меня приходилось сперва сорок три… а всех денег, что такое?.. Куда я девал грош-то?

– Ну, ты гляди сюда; что я-то говорю: ты убоину-то ел?

– Да про что ж я говорю: жрал и убоину, пропади она!

– Ну, коли так, дешево положить нельзя.

– Что за оказия? Куда ж это грош девался?

– Ребята, будет вам спорить! Бросай и чихверя и разговоры; пустим все на власть божью!

– Да нынче так пустим, завтра пустим, этак до Москвы десять раз умрешь с голоду!.. По крайности – башку понабьешь счетами, а то смерть! Я тебе головой отвечаю: что чихверь – первая вещь на свете!

– Ну, ребята, бросай все!

– Бросай!.. провалиться ей пропадом.

– Как провалиться!.. Эко ты!

– Нет, надо считать!.. Как можно!

– Известно, считать… Ай мы богачи какие?

– Ивлий! не знаешь ли: пять да восемь – сколько?

– Пять да восемь… восемь… А ты вот что, малый, сделай, поди острыгай лучиночку и наделай клепышков, знаешь…

Мужики в беспорядке ходили по избе, обращаясь друг к другу и придерживая кошели; кто спорил, кто раскладывал лучину; иные забились в угол, высыпали деньги в подол и твердили про себя, перебирая по пальцам: «Первой, другой…» Два мужика у печи сидели друг против друга и говорили:

– Примерно, ты будешь двугривенный, а я четвертак… этак слободней соображать…

Один будил на печи лакея, не зная, что делать с своею головою; другой будил мещанина, который закрывался шубой и крепко ругался, покрывая голоса всех мужиков.

Наконец мужики бросили все расчеты и счеты и, перекрестившись, съехали со двора. Недоспавший лакей укутался на возу, ни слова не говоря ни с кем.

На улице было темно; метель была пуще, чем вечером; ветер так и силился снять с мужиков армяки. Верстах в пяти от станции, на горе, один мужик крикнул:

– Эй, Егор!.. А ведь я сейчас дознал, что хозяин-то меня обсчитал.

– И меня, парень, тоже; ты рассуди: четверик овса… да я еще в прошлую зиму на нем имел полмеры… вот и выходит…

– А ты что ужинал?

– Да хлеб, квас и щи.

– Нет, ты вот что возьми, – перебил первый мужик, и начался продолжительный спор.

Вьюга выла немилосердно; от сильного мороза мужики часто закрывали свои лица полами армяков.

Недели через три тот же обоз порожний ехал обратно; дворового человека тут не было. Мужики все изменились за дорогу; у одного был подбит глаз, у другого висела огромная шишка на щеке. В обозе везлись сломанные сани, за обозом бежало несколько незапряженных хромых лошадей в одних хомутах; одна лошадь лежала в санях, накрытая веретьем.