Я продолжу. То, о чем я уже рассказала, происходило в 1965 году, а мой первенец, Касим, родился в 1966-м. Каждые два года муж возвращался на родину, а уезжая, оставлял меня беременной, благодарение всемилостивому Аллаху, так что, когда в 1974-м Хасан позвал меня к себе, у меня было четверо детей — два сына и две дочери. Мы плыли на корабле, ехали на одном поезде, потом на другом и наконец добрались до Шанселя. Когда я еще жила в Алжире, муж объяснил мне, что это название переводится как «Удача», очень большая удача, но, попав сюда, я поняла, что на самом деле означает это слово. Здесь все шатаются, ваша честь, тут просто невозможно ходить прямо. Смотрите, я изображу вам на пальцах план города: вот центр с собором, дворцами эпохи Возрождения и красивыми домами с фахверковыми стенами, а Шансель здесь, на севере, чтобы попасть туда, нужно перейти через железнодорожные пути, потом через кладбище, мимо тюрьмы, товарной станции; на востоке находится парижская трасса, а за ней река! Все мы, тридцать тысяч жителей Шанселя, заперты в таком треугольнике…
В 1979 году судьба нанесла нам совсем страшный удар: муж упал с грузовика, повредил три позвонка, его плохо прооперировали, и он остался кособоким, не мог запрыгивать в мусоросборочную машину, и его сделали подметальщиком в старом городе, а это очень тяжелая работа, приходится ездить на двух автобусах, и он так выматывается за день, что вечером не хочет говорить ни со мной, ни с детьми, надевает джеллабу и садится — на скамью на улице, если погода хорошая, или у окна в кухне, если идет дождь. Сидит и смотрит, но смотреть-то не на что, ваша честь, разве что на дома и небо, а оно всегда либо серое, либо белое, и так он сидит часами, положив ногу на ногу, ничего не делает, курит и смотрит в пустоту, ему теперь сорок лет, усы у него поседели, Хасан ничего не говорит, но я знаю, что, глядя на решетки на окнах домов напротив, думает он о стихах и о ночах в пустыне.
Мой старший сын рано отбился от рук, в десять лет он уже болтался со взрослыми, в одиннадцать — курил сигареты и гашиш, в двенадцать — воровал в магазинах и то и дело попадал в полицию. Скажите мне, ваша честь, что, ну что я могла поделать, скажите?
Ну все, молчу. Я понимаю, что отняла у вас много времени, но это потому, что меня все время перебивали, вот и накопилось.
ЭЛЬКЕ
При всем уважении одной матери к другой, пусть даже в том, что нас связывает, много горечи и боли, я хотела бы продолжить свой рассказ с того самого места, на котором остановилась, — история Латифы была столь драматична, ваша честь, что вы могли забыть, о чем я в тот момент говорила, так что позволю себе освежить вашу память, — итак, я на цыпочках вышла из комнаты сына, чтобы вернуться к любовнику.
Боже… Тишина. Наконец-то.
Теперь я должна была мгновенно перемениться, зазвучать в другой тональности, возвести вокруг моей комнаты толстые стены из мрамора, чтобы материнские заботы не просочились в любовное пространство.