Подведем итог. Вы берете человека, который не сделал никому ничего плохого. Против его воли запираете в психушку, где он живет среди эпилептиков и слабоумных стариков (специализация Шезаль-Бенуа), накачиваете его наркотиками, много месяцев внушаете, что все его письма остались без ответа и никто к нему не приходил; вы топите его в безумном одиночестве… После всего этого можно с чистой совестью говорить о припадках гнева, о помутнении рассудка, о неврастеническом состоянии и даже о серьезном расстройстве памяти! Кто после подобного лечения не сошел бы с ума, ваша честь? Скажите мне
Жозетта добилась, чего хотела: она убила нашу любовь. Отравленные ядом молчания, мы начали сомневаться друг в друге. Через полгода я впала в отчаяние, но не умерла, а убила лучшее в себе: мою страсть к Андре. Он, скорее всего, поступил так же. Когда в конце ноября он вышел из больницы, мы оба похоронили нашу любовь. Следующие тридцать лет мы прожили на расстоянии километра друг от друга, но не перемолвились ни единым словом. Встречаясь на улице, мы ничего не чувствовали. Мы оба столько выстрадали, что стали чужими друг другу.
Об этом, Эльке, тоже нужно здесь сказать: можно любить человека на расстоянии истинной любовью и потерять любимого, находясь совсем рядом.
Как вы понимаете, Космо был глубоко потрясен чтением этих писем. Он на следующий же день пришел, чтобы отдать их мне. Они ваши, Вера, так он сказал. Простите, что вскрыл их и прочел все до единого, я не мог остановиться, читал всю ночь, простите, я сразу же принес их вам, они ваши.
И Космо разрыдался — верите, ваша честь, — прямо там, в моем
Теперь ты, во всяком случае, знаешь, от кого унаследовал способность любить, — так я ему сказала.
Мы взглянули друг другу в глаза… Ваша честь, это было худшее мгновение моей жизни.
Все пришло слишком поздно.
ДЕНЬ ВОСЬМОЙ
ЖОЗЕТТА
Как это трогательно. Боже, как трогательно.
Как удобно и, главное, как оригинально! Истинный виновный — не убийца героя, а его мать. Снова и всегда — его мать. О Господи… я так одинока… Сорок четыре года я делала все, что могла, для своего мужа, а потом все закончилось так, как закончилось, и все теперь издеваются надо мной. Вы готовы примерить на себя любую роль — но только не мою. Стать батоном, глицинией, умирающей ланью… но только не Жозеттой.
Так вот, ваша честь, с меня довольно. С самого начала слушаний меня держат за дуру. Романистка постаралась наделить каждого из персонажей сложным, противоречивым характером, я же для нее — просто шарж, карикатура. Видно, у нее какие-то счеты с собственной матерью, раз она так обращается со мной. Все яснее ясного: она питает к своей матери те же чувства, что и любой другой человек: в ее сердце живет обида величиной с дом. Ну конечно, мы, матери, жалкие и смешные создания! Все наши поступки выдают нашу глупость, разве не так? Мы хотим защитить своих детей, спасти им жизнь — что может быть глупее? Наши милые крошки отдаляются от нас, бросаются в жизнь, как в открытое море, рискуют, а мы по-глупому трясемся за них — боимся потерять, а когда теряем — оплакиваем и снова выглядим дурами!
Извините меня… я оплакиваю свою семью, и я же еще и виновата. Это приводит меня в бешенство.
Андре был
Вам не пришлось — ни вам, всеобщая любовница, ни вам, Романистка, ни вам, ваша честь, — день и ночь жить рядом с Андре. Не пришлось выносить его приступы меланхолии, взрывы ярости, бесконечное молчание. Вместо того чтобы обращаться ко мне, он говорил с собой. Он был недееспособен. Он не мог найти своего места в обществе.
А ведь в самом начале я — Бог свидетель! — так верила в него. Я бы никогда не вышла замуж, если бы он мне не понравился, сами понимаете, моя семья не желала нашего брака, в их глазах это был мезальянс, но я свято верила, что Андре найдет свой путь в жизни. В конце концов, добрался же он один до столицы! И нашел там работу в гостиничном хозяйстве и ресторанном бизнесе! Я мечтала о будущем, ваша честь… Говорила себе, что мы, возможно, вернемся в Париж вместе… или откроем гостиницу с рестораном здесь… Я была готова на все, а его комплименты кружили мне голову.
И мы поженились.