Обожравшийся каннибал

Но ему хватило ума промолчать. Впервые после возвращения он вдруг понял, что отец готов все ему рассказать. Но когда Макайвор заговорил снова, Джону на какой-то момент показалось, что он ошибся.

* * *

– Тогда, в сорок пятом, – сказал Макайвор, – я продолжал мою работу, ездил по городу, туда, где, по сообщениям, оставались неразорвавшиеся бомбы, прослушивал их стетоскопом, свинчивал головку взрывателя, зная, что даже от малейшего кашля можно взлететь к небесам. Это было очень нервное дело, Джонни. Поэтому, когда выдавалось хоть немного времени, я отдыхал. Расслаблялся, будучи совершенно измотанным.

Как-то ночью бомба угодила в отель «Брансуич-Хаус». В разгар налета я оказался среди спасателей, которые растянули под окнами сетку, чтобы люди могли в нее прыгать. И тут я увидел мужчину в окне третьего или четвертого этажа. Он словно одержимый боролся с женщиной и двумя детьми – старался оттолкнуть их в сторону, чтобы прыгнуть первым. Когда мы вытащили его из сетки, я узнал его. Это был Обри Мун, знаменитый писатель, военный корреспондент. Его лицо было мне знакомо по фотографиям в газетах и кадрам кинохроники. Между прочим, та женщина и ее дети спаслись как раз перед тем, как рухнуло все крыло этого дома. Спаслись, но не благодаря Муну.

Впервые в жизни Джон услышал в голосе отца нотки лютой ненависти, когда тот упомянул это имя.

– А примерно неделю спустя я был свободен от дежурства, – продолжил Макайвор. – Мун приехал в наш офицерский клуб в качестве гостя. Он был важной шишкой. Люди по всему миру плакали за утренним чаем над его отчетами о храбрости лондонцев, стойко выполняющих свой долг, несмотря на то что почти каждую ночь на их головы с неба падает смерть. Это были хорошие, добротные репортажи. Наш командир попросил Муна произнести небольшую речь. Тот рассказал о бомбардировке отеля «Брансуич-Хаус», о героизме людей и своих личных подвигах по спасению многих жизней. – Макайвор глубоко вздохнул. – Я был ошеломлен, Джонни! Мы не строили из себя героев в те дни. Тогда я взял, поднялся и рассказал всем, что видел. Это было не очень тактично, но иначе я просто не мог. Мне было невыносимо больно видеть, как он раздувает щеки, когда на самом деле этот человек просто трус. Мун выглядел очень бледно, я получил за свой поступок публичное замечание, а неофициально командир похлопал меня по плечу. Конечно, я понимал, что, сделав это, не приобрел себе друга, но и не предполагал, что нажил очень сильного, влиятельного врага, да притом еще и богатого, который будет преследовать меня, пока я жив или пока жив он сам. – Макайвор нетвердой рукой поднес спичку к трубке и добавил: – И знаешь что, Джонни? С того самого дня я больше ни разу не видел Муна. Но он стоял у меня за спиной каждую минуту в течение всех этих ужасных семи лет.

Джон все еще молчал, боясь прервать его признание.

– Ты знаешь, почему я остался в армии после окончания войны? – спросил отец. – Не было работы. Я совершенствовал мои познания, которые требовались для продолжения службы, и меня направили в другой полк. Командиру этого полка во время войны было временно присвоено генеральское звание, а теперь он вернулся к своему постоянному чину полковника и вел себя так, будто весь мир был виноват в этом его понижении. Он был законченный негодяй, но женат на изумительно привлекательной молодой женщине. Она служила в его подчинении, в женском вспомогательном подразделении, и, может, увлеклась его золотыми галунами, всеми теми отличиями, которые так много значат во время войны. В общем, влюбилась в него. Мы с твоей матерью встречались с ними на официальных приемах. Мне нравилась эта женщина. Ее звали Кэтлин. Когда я говорю, что она нравилась мне, я имею в виду, что так может нравиться человек, который работает рядом с тобой и с которым ты каждый день встречаешься по службе. Между нами ничего не было. Абсолютно ничего. Вот и вся история, Джонни, которая теперь будет переписана заново, так что ложь станет правдой.

Однажды вечером были танцы где-то в большом частном доме. Я потанцевал с Кэтлин – самый обычный танец. Все младшие офицеры танцевали с женами начальников, это было чем-то вроде нашей обязанности. В тот вечер она была как-то неестественно напряжена, будто доведена до отчаяния. Кэтлин попросила меня проводить ее на террасу, чтобы подышать свежим воздухом. Почему она выбрала меня, я до сих пор не понимаю. Все это было очень странно. Она не терпела полковника – любила кого-то другого. Ей надо было как-то освободиться, с кем-то поговорить. Мог ли я ей чем-то помочь? Она спросила, не хочу ли я стать ее другом.

– Разумеется, я сказал «да», не думая о том, как это много значит. На следующий день Кэтлин позвонила. Не смогу ли я приехать в отель на Рассел-сквер, комната 6В. Это обеспокоило меня. Мне не хотелось ввязываться в эти семейные дела. Но она с таким отчаянием просила помочь, что я поехал.

Трубка Макайвора погасла. Он было потянулся за зажигалкой, но потом передумал и положил трубку на стол. Джон заметил, что руки отца дрожат.