Обожженные языки (сборник)

Меня разбудил протяжный стон буксира, заводящего баржу в порт. Я открыл глаза и понял, что прошло уже немало времени. В лицо бил яркий свет нового дня. Голова раскалывалась. Кожа превратилась в ледяной панцирь. Костюм из «секонд-хенда» треснул по швам. На ладони чернилами были выведены слова: «Пожалуйста, не уходи. Я люблю тебя». Не помню, когда я их писал.

Я перекатился на бок. Лючи не было. Я встал и пошел справить нужду в замерзший туалет. Затем выглянул во двор из окна спальни на втором этаже. Почтальон разносил газеты, школьный автобус собирал детей. Я быстро пробежался по остальным комнатам.

На двери черного хода ярко-зеленой краской было написано: «Прости».

Я распахнул дверь настежь и выбежал на улицу, топча грязными ботинками безупречно ухоженный газон. Я попытался крикнуть, но изувеченная гортань захрипела, как умирающий зверь. Ограды у дома не было; к длинному причалу вела тропинка. Желтый сарафан Лючи висел на шесте, трепеща на ветру. В машинах ехали ни о чем не подозревающие люди. Мое сердце раскололось на куски. Озеро показалось омутом нескончаемых слез. Я бросился ему навстречу; ледяная вода обожгла ступни, затем все тело. Словно родившись заново от шока, я ринулся в беспощадные волны. Без нее я не намерен возвращаться.

Брайан Хоуи Велик [29]

В начале лета вдруг непременно занадобилось покрасить велосипед-внедорожник в алый цвет. Моя жена, Джен, уверяла, будто алый – тренд сезона, а Тиму непременно нужен был ярко-красный велик для «крутизны».

– Через пару лет он эту «крутизну» забросит, – сказал я.

– Ну и пусть, но сейчас-то ему десять, – ответила жена. – Сейчас ему нужен красный велосипед.

Тим выбрал краску. С помощью старой отцовской пескоструйки я снял старую «некрутую» краску. Затем нанес два слоя грунтовки, чтобы новый цвет держался. Дальше белую основу, чтобы скрыть грунтовку, а потом уж красный. Красил я из краскораспылителя, а более темные полосы наносил вручную, длинными мазками. И, наконец, прозрачный лак – для закрепления и блеска.

Ездить потом нельзя было целую неделю, а Тима послушать – так мы его не велика, а еды и воды лишили разом. Нельзя кататься – так и вовсе ничего нельзя делать. Даже видеоигры и телевизор только отвлекали парня от главной цели в жизни – велопокатушек. Но мы-то знали: вот просохнет краска, и велосипед снова будет заброшен. Так, разве что разок прокатится, если надоест играть в компьютер и смотреть телик.

Велик получился – загляденье. Непрофессиональная окраска, конечно, несколько подтеков тут и там, но и не сказать, что дома в гараже раскрасили.

Мой отец и для меня такое делал. Красил по необходимости. Каждый год по весне мой собственный велик делался очень красивым, а к осени краски тускнели. В те годы и краски были другие, да и Тиму, пожалуй, не особо интересно кататься по болотам и пролескам. Правильное дерево на хорошей скорости способно содрать краску с велика быстрее, чем муравьи обглодают кожу с жареной куриной ножки.

В то утро, когда Тиму снова разрешили сесть на велик, он выскочил из дома чуть ли не с рассветом. Мы с Джен завтракали. Я пил кофе, Джен потягивала диетический молочный коктейль. Она всегда сидела на диете, хотя и так была худая. А может, потому и была худая, или заранее боялась того, что может съесть потом, в течение дня.

– Пап? – начал Тим. Договаривать и нужды не было.

– Можно, – ответил я.

– Краска может пачкать еще пару дней, так что шорты темные надень, – сказала Джен. – И шлем обязательно.

– В шлеме я на гомика похож, – вякнул Тим.

Я кивнул, но Джен запретила ему так говорить, ведь гомосексуалисты заслуживают такого же уважения, как и все остальные. Тим и ухом не повел. Пока Джен читала ему нотацию о правах человека и всяком таком прочем, только переминался с ноги на ногу да таращился в окно в предвкушении грядущего дня. Джен преподавала историю и искусство в старших классах и любила порассуждать о человеческих страданиях.

– Ладно, мам. Больше не буду. Ну, я поехал?

– Ладно. Давай. Только осторожно.

– Веселись! – добавил я наперекор жене. Он же ребенок и должен жить в удовольствие. Ведь совсем скоро парню стукнет тринадцать, и все веселье на ближайшие пять лет закончится. Пусть покатается на велике!

Тим помчался наверх.

Кофе остыл, но горячий мне все равно никогда не нравился. Слишком часто обжигал язык. Джен допила свой коктейль и стала листать женский журнал, в котором якобы имелись все ответы на вопросы о мужчинах и сексе. Наверняка чушь сплошная, но по утрам что еще читать? Передо мной лежала воскресная газета, раскрытая на фотографии президента рядом с директором нефтяной компании. В статье рассказывалось о всяческих откатах и «плюшках», которые администрация президента получала от крупных промышленников: нефть, табак, оружие, все такое.

– Скажи ему, чтоб с этим хулиганом не водился, – потребовала жена.

– Президенту?

– Нет же, сыну своему. Пусть не играет с этим рыжим мальчишкой… с этим Мики Ханнисоном. Скажи, чтоб держался от него подальше.

– Почему? – Холодный кофе горчил на языке.

– Потому что Тиму из-за него влетит.

– Ведь лето же!