Обращение Апостола Муравьёва

— Боксёр в долю секунды перемещает корпус, вся мощь тела через руку проецируется в точку. Удар не должен елозить, он должен попасть точно в выбранную мишень. Слушай внимательно и запоминай, как число орденов, полученных комсомолом, — загадочный тон никак не вязался с волосатым обликом, каждый раз выбивая Апостола из сонной одури.

Порой, что с Маратом никогда не случалось вне спортзала, он тушевался перед тренером, исподволь возвращаясь во времена, когда стиравшая бельё мать казалась единственным авторитетом.

— Место, куда собираешься бить, нельзя выбирать глазами… Мыслью! По глазам соперник определит… Но мысли — кишка тонка!

И снова бой с тенью.

И снова на скорость реакции.

— Противник не даст подготовить защиту, — протянул Арсен Ашотович руку сбитому с ног боксёру, помогая подняться с пола, — сегодня научимся работать с «чуткими» предметами, вначале с грушей на пружине, затем подвешенной бумажной мишени.

Марат занялся грушей, ещё не зная, что здесь быстрота движений не самоцель. Габриэлян уподобился дерзкому бесу. Он возникал непредсказуемо — откуда, с чем и почему, но при этом чувствительно бил. Бешеная груша колотилась в своём танце. Апостол не успевал отбить то грушу, то руку тренера. Габриэлян усмехался. Удар может свалиться как угодно, надо быть начеку. Теперь главное: можно стать одновременно мощным, ловким и быстрым, но это не спасёт, если голова, тело, руги и ноги действуют раздельно. На бочку экспресс-сценарий! В нём и спасение и победа!

В который раз бой с тенью. Специально на гибкость.

— Всё, что ты выделывал на уроках физкультуры, или в армии, или на улице в драке — забудь! Всё в прошлом! Когда последний раз поднимал ногу выше пояса?

— Балет, что ли? — вопросом на вопрос возмущался Марат.

— Не спорь… Пацан… В единоборстве основное — ноги! Растяжки — конёк не только каратистов, боксёров — тоже. В быту задирать ноги выше крыши — блажь. На ринге — подспорье равновесию, даже гравитации…

Изо дня в день приходилось наращивать подвижность суставов, но тренер не желал останавливаться. Природа не терпит лишнего. Если не закреплять достигнутого, связки и мышцы, жалея себя, возвращаются к исходному, сжатому в гофр состоянию.

Войдя в подъезд с тусклым светильником, Марат наткнулся на «три звезды», пожилого полковника, уронившего на мундир задранную голову. На площадке над лестничным маршем, подоткнув подол халатика, мыла ступеньки Галима. Апостол едко кашлянул. Полковник обернулся, но вместо того, чтобы ретироваться, возбуждённо залепетал:

— Ну что? Какова? Покувыркался бы с ней? Лично я — разов с пять без передыху! Блин! Вызвали, спешу!

Вместо того, чтобы сыграть оскорблённого мужа, Марат посторонился, уступая проход к двери. Мужского разговора не получилось, одна никчёмная бутафория:

— Надо же, полковник, а ведь бабёнка чья-то жена, кто-то же её жарит… Или наоборот, опротивела так, что домой не хочется…

И, не дожидаясь ответа, пошёл вверх. На площадке хлопнув жену по ягодицам, устало побрёл дальше. От неожиданной ласки Галима охнула, засуетилась, оправила полы халатика и, наскоро выжав тряпку, заспешила домой. Уже на последней ступеньке, оглянулась, бросила понятливый взгляд на хлопнувшую в подъезде дверь и, подмигнув, двинулась за Маратом вслед.

С женой Апостол общался мало. Домой приходил поздно, валился без сил на промятый диван и, не поужинав, проваливался в спасительный, бедный сновидениями сон. Близняшки, как приблудные обезьянки, карабкались на неподвижного мужика. Ложились сверху, крепко цепляясь за одежду. Не дождавшись окрика, смелели, превращая отцовское тело в игровой пятачок, пока Галима не прогоняла спать — не добиться толку с одеревенелым.

Подробная схватка с тенью. Одна за вечер — на выносливость. Как-то тренер, не практиковавший публичной похвалы, во всеуслышанье назвал Апостола машиной для уличных драк и автоматом для профессионального бокса.

— Многие из вас замечательно научились повергать противника наземь с удара, — Апостол обратил внимание, как Колун покрывается бурой краской стыда, — Марат родился с этим умением, но большинству, чтобы не делать великодушных подарков противнику, нужно развивать в себе способность противостоять самому себе. Своему собственному утомлению. Усталости. Одышке…

И новые сшибки с тенью. И снова тяжёлая рука висла с дивана. Супружеская кровать холодная, чужая.

Или предсоревновательные сборы. Едва забрезжит рассвет — бег на дальние задворки зигзагами — левый поворот и глубокий правый, то на гору, то с горы, днём плавание в бассейне на дальность, на скорость, вечером бесконечный спарринг. Баста, предел! Апостол, измотанный, неживой, тащит зубами шнуровку перчаток… Нет, рано, тренер объявляет дополнительный раунд. Всё! То-то, не всё, теперь Габриэлян, страшный, как шатун, бежит по ночному городу, оставляя неясные пугающие следы. За ним шатунок помоложе, сжав зубы, выхаркивая слабость и страх.