Обращение Апостола Муравьёва

Ночь на мгновение. Будто не было сна, тяжкий подъём, бег, бассейн, тренировка. Спарринг с «неудобным противником», утяжелённые перчатки, раунд за раундом. На бои с тенью приезжали знаменитости, пытаясь отыскать секрет. Разузнать лишь, как он работает с тенью, как её себе представляет. Апостол не представлял, он видел не свою тень, но мощного, быстрого и бесстрашного каннибала. Именно видел. Видел, и поэтому наносил удары со злой радостью, как в реальном поединке, но только по воздуху.

У Апостола получалось. Он мог всё. Надежда тренера, города, республики и всей необъятной родины. Ему позволялось во время тренировки, когда пот и кровь орошали многострадальный ринг, путешествовать вдоль стен, вчитываясь в красный трафарет на ватмане, в цепочку, набившую оскому: «Целеустремлённость», «Дисциплина», «Инициативность», «Самостоятельность», «Смелость», «Настойчивость», «Решительность», «Самообладание».

…Орцаев проиграл оба раунда. В третьем, вконец отчаявшись, чеченец решил вызвать Апостола на обмен ударами, а там — будь, что будет. Погорячился джигит, ошибка. Марат импровизировал, бил вполсилы, легко отводил удары. Великолепный красавец с телом Аполлона. Казалось, он хотел, чтобы бой запомнился зрителям надолго. Марат не снизошел до нокаута, великодушно дождавшись, когда обессиленный Эдем, посрамлённый сын гор, сам ляжет к его ногам, лизнёт на полу пыль.

Решением судей победу единогласно присудили Марату Муравьёву-Апостолу. Арсен Ашотович подсел под победителя, поднял на плечах, донёс до раздевалки под восторженные крики публики. И было непонятно, кто из них больше рад победе. Растроганный Габриелян в последний раз расцеловал ученика, собираясь уходить, чтобы позволить ему принять душ, когда Марат остановил его:

— Погоди, Ашотович…

Тренер остановился, влюблённо оглядывая ученика. Таким взглядом он не одаривал внука, недавно окончившего десятилетку с золотой медалью. Такого взгляда так и не дождалась жена Наира, ни сегодня, ни тогда, в период ухаживания.

Апостол смутился лишь на миг, отвёл глаза, но произнёс твёрдо:

— Арсен Ашотович, я ухожу из бокса, — затем глянул в светлые глаза учителя, до которого ещё не успел дойти бесценный смысл слов и, словно добивая, добавил, — не моё…

Они сидели в раздевалке. Пожилой мастер, маститый тренер, огромный, волосатый, как снежный человек с ранимым нежным сердцем и ученик, дотянувшийся до роскошного хвоста синей птицы, но добровольно избавившийся от него.

— Нет, Марат. Ещё раз нет. Как же… Я обязан понять, знать причину… Скажи… Не скажешь, ей-Богу, не смогу больше тренировать. Уйду на покой, уйду в Эчмиадзинский монастырь, приму сан и стану пасти барашков. Ты сможешь взять на душу такой грех?

Апостол понимал, что учитель прибит событием, будто нокаутирован, но сказать в самом деле нечего. Он сам не понимал подлинно, отчего надо бросить, отчего именно сегодня, отчего после блистательной победы.

— Семья голодает, — неуверенно объяснил, Марат, но тренер вздрогнул, словно крикнули в самое ухо, — драться надоело, — попробовал Марат добавить аргументацию, понимая, что прежней мало.

Спортом талантливому спортсмену можно кормиться покруче интеллигента с двухсотрублёвым потолком, и даже круче торгаша с ненормированным доходом.

— Драться? — опустился на кушетку Арсен Ашотович. — Разве я учил тебя драке? Разве бокс — подзаборная потасовка? Очнись, Марат Игоревич, — тренер впервые назвал ученика по отчеству, словно ставя вровень с собой, хотя от этого болезненного «Игоревич» у Апостола стало отвратительно на сердце, — жизнь не любит людей неприспособленных. Она послушна красивым, сильным и волевым. Всё это даёт наше дело, бокс. Не спорю, противоборство — суровая игра. Победит, кто поймёт… Всё, что ты делаешь мастерски, вознося бокс на заоблачный уровень, туда, где творили Енгибарян, Абрамов и даже Мохаммед Али. Туда, где говорят об эстетике боя, а не о энтузиазме.

— Эстетика? — возразил Марат, остро желая хоть как-нибудь завершить разговор. — Кажется, это из гимнастики…

— Прислушайся, что говорят мастера, или о них. «Он действовал в элегантной манере». Элегантной! Разве не похвала боксёру экстра-класса! Бокс, сынок… Пойми… Мастер обладает не только спартанской мощью, но не менее совершенным интеллектом. Разве не престижно? Дураку в боксе не место. Мысль впереди перчатки!

Они проговорили ещё долго. Люди входили и выходили, принимали душ, переодеваясь, бросали взгляды на застрявших в раздевалке, не смея мешать, и потихоньку исчезали.