Читаем Обращение Апостола Муравьёва полностью

Следующий день начался обычно: подъём, утренняя пробежка, завтрак и самоподготовка в классах. Ещё около двух месяцев Марат терроризировал преподавателей, изучая функциональное назначение и принцип действия технических устройств, вооружение, теоретические основы ракетостроения, правила эксплуатации и технику безопасности. Затем, по завершении самообразования, сдал экзамены по всем дисциплинам, и был допущен к несению опытно-боевого дежурства. Полк в полном составе отбыл на место постоянной дислокации в Кострому.

Апостол, по жизни мало чему удивлявшийся, поразился размаху строительства. Казалось, весь армейский стройбат согнали на эту грандиозную площадку. Место постоянного расположения называлось «Вокзал», и представляло собой огромный ангар, длинной с километр. На входе в ангар Марат нос к носу столкнулся с Пересунько.

– Клавдий Антонович, какими судьбами? – бросился навстречу Марат.

– Маратка… сынок, – задохнулся от избытка чувств машинист и заключил бывшего помощника в объятия.

Апостол не отстранился, как на вокзале в Элисте, напротив, сжал Пересунько ручищами, и машинист похлопал его по спине, словно прося пощады. Они сидели в офицерской столовой, куда ефрейтору Муравьёву путь заказан, зато Клавдий Антонович оказался вхож. Рассказ Марата не занял много времени. Работа в депо, сиротская свадьба, отдельная, пусть крохотная, но своя квартирка. Вкратце о происшествии в военкомате, учёбе на полигоне. Пересунько осталось дополнить недостающие звенья. Некоторое время назад его вызвали в «управление», и худой старик с властным лицом, конечно, это был Лауконен, предложил ему дело, от которого невозможно отказаться. Поворот судьбы, прихвативший квартиру в Костроме, не крохотную, как у Апостола в Киеве, а полноценную трёхкомнатную – других в специально выстроенном для персонала поезда девятиэтажном доме попросту не было. Пройдя медкомиссию, интенсивное, со скидкой на опыт, обучение, и сдав экзамены, Пересунько торжественно удостоился воинского звания прапорщик.

– Ты не представляешь, что здесь творилось, пока строили «Вокзалы», пока укрепляли пути на тысячи километров в округе. Согнали стройбат, и гражданские бригады. Кругом железо, бетон, гравий, песок. Построили. Ага, живём. Но как-то зазвал меня к себе сам – Лауконен. И с ходу в лоб, велит рассказывать о тебе. Мне туману нагнетать нечего, впечатлил, как было. Тебя, Маратка, по призывному делу отследили. Ну, мы коньячок с Карл-Янычем посмаковали. Хорошо посидели. Не ожидал, свой он парень… А там и «Вокзал» достроили. Скоро пригонят новьё, я в комиссии по приёмке, – заявил машинист и посмотрел – гляди, сынок, у меня план только родился… Если не возражаешь, устрою, чтобы тебя ко мне помощником? Ну что, пойдёшь?

– Обижаешь, Клавдий Антонович, какой вопрос, а как же, если добьёшься…

Но встреча их по общей работе состоялась гораздо раньше, чем ожидалось. Апостола, как обладателя наиболее критического взгляда, включили в состав государственной комиссии по приёмке «изделия» и даже в бригаду по испытаниям и обкатке.

Прибыв на завод изготовитель, Муравьёв и Пересунько с головой ушли в работу. Апостолу предоставили возможность совать нос кругом, куда посчитает нужным. И он влез глубоко, по брови и выше. Недоработок оказалось множество, и Марат посчитал возможность использования ракетного комплекса фикцией, научной фантастикой. Он не учёл лишь одного: начальство твёрдо придерживалось назначенных к исполнению планов.

Марат ежедневно виделся с Пересунько, щеголявшим в форме прапорщика, но поговорить по душам не удавалось. Толика свободного времени оставалось по вечерам, но усталость валила с ног обоих, общения хватало лишь на последние новости.

В первый же день работы представители дивизии выявили столько недоработок, что на их устранение отпустили неделю. Ситуация сложилась двухполюсная. Если директор завода-изготовителя, бледный, как эталон белого цвета, надеялся, что с учётом прежних заслуг наказание ограничится проводами на пенсию, то Марат, имея неоконченное среднетехническое образование и оппонируя седовласым инженерам, с первого дня стал удачливым следаком, легко отыскивающим коренные причины недоделок. Техника будто стелилась перед дотошным Апостолом, наподобие деревенской мессалины перед городским студентом, прибывшим на «картошку».

Марат, поковырявшись в документации, предупредил в докладной записке, что один из узлов дизель-генератора после заводской сборки не переведён в рабочее состояние. Предупреждение осталось незамеченным.

Перейти на страницу:

Все книги серии Аэлита - сетевая литература

Похожие книги

Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее