Обращения к Господу в час нужды и бедствий

Нам дарована лишь одна привилегия: превосходя иных созданий, которым отпущено ходить, склонившись долу к земле, Человек сотворен ходить вертикально, и тело от природы дано таким Человеку, дабы мог он созерцать Небо. Воистину, тело человеческое благодарно: оно вознаграждает душу, которая его живит, тем, что возносит ее ближе к небу. Взор прочих созданий опущен к земле; и сей объект вполне подобает и для созерцания человеку, ибо придет срок — и в землю сойдет он; но поскольку, в отличие от других тварей, Человеку не суждено там оставаться, само тело призывает человека помышлять о месте, которое есть истинная обитель его, — о Небе. Но пусть и принадлежит ему Небо по исконному праву — каково же при том положение человека, хоть и выделен он среди всех созданий? Одного дуновения лихорадки достаточно, чтобы сбить его с ног, лихорадка приходит — и лишает человека царственного достоинства; вот, вчера еще эта глава, увенчанная венцом царственным, гордо высилась, претендуя на пять футов ближе быть к венцу славы; но натиск лихорадки заставил ее склониться, и смотрите — сегодня пребывает она вровень со стопами. Когда Господь пришел вдохнуть в человека дыхание жизни, Он нашел Адама распростертым на земле; когда Господь приходит вновь, чтобы это дыхание отнять, то, приуготовляя нас к тому, Он укладывает нас на ложе. Найдется ли тюрьма более тесная, чем одр болезни? — ее узник не может сделать и двух шагов. Отшельники, затворившиеся в дуплах полых дерев, анахореты, замуровавшие себя в узкие кельи, и тот упрямец, что бочку предпочел иному жилищу, — все же могли стоять или сидеть, обретая отдых в перемене позы. Но ложе болезни — сродни могиле; всякий стон, срывающийся с уст распростертого на нем больного, — лишь черновик его эпитафии. Еженощное наше ложе и то подобно могиле: удаляясь ко сну, мы говорим слугам, в котором часу мы желаем воспрянуть ото сна; но здесь, на одре болезни, мы не можем ответить самим себе, когда сойдем с него, ибо не знаем ни дня, ни недели, ни месяца, когда суждено тому случиться. Здесь глава наша покоится на уровне стоп наших; недужный Глава народа — столь же низко, как те, кого попирали стопы его; рука, что подписывала помилования, столь слаба, что не может шевельнуться, моля о пощаде; ноги больного связаны узами невидимыми, руки словно скованы кандалами — и тем верней обездвижены, чем незримей их путы и оковы: странный плен, в котором чем слабее мышцы и сухожилия, тем бессильнее над ними воля! Лежа в этой могиле, я могу говорить сквозь камни, могу говорить голосами друзей моих, кивая на слова, которыми их любовь готова питать мою память; но это уже не я, а мой Призрак, ибо любой мой жест, любое слово скорее пугают моих ближних, нежели наставляют их; они скрывают от меня худшее — и боятся еще худшего; они почитают меня за мертвеца — и спрашивают, как мое здоровье; спрашивают, разбудив меня среди ночи и рано поутру, снова и снова. Жалкое и нечеловеческое (хотя и ведомое каждому) положение: я должен заранее учиться лежать в могиле, но не могу учиться Воскресению, ибо не могу уже встать с этого ложа.

Увещевание III