Обращенные

А еще есть электронные письма — настоящие письма, не рассылки, не спам, — которые объясняют панику и отзывающуюся эхом тишину, в самом сердце которой я оказался.

От: I. Trooper.

Кому: Farmers daughter

Их множество, множество… Отчаянный пинг-понг нужды, тоски и — я уверен — абсолютно беспардонной лжи со стороны того, кто бы ни был этой чертовой «дочкой фермера». Я прочел достаточно, чтобы понять: это существо утверждает, что ему двенадцать, что оно смертное, что сбежало с фермы… и, конечно, называет себя девочкой. «Ее» текущие жизненные планы — скажем так — представляются неопределенными, в связи с чем она (или он) отказывается встретиться с Исузу днем, «когда это будет безопасно для таких, как мы». Последнее электронное письмо, датированное прошлой ночью — от Исузу, адресовано этому лживому электронному лицемеру и включает номер моего телефона — обычного, не сотового, — и время, когда меня, по всей видимости, не будет дома.

Я нажимаю иконку «69» — этот знак самопоглощения в нумерологии Дзэн — и получаю номер. Номер с трехзначным междугородным кодом, и звонок был сделан чуть больше часа назад. Я звоню, но в трубке только короткие гудки. Конечно. Скорее всего, они сняли трубку и положили рядом с аппаратом. Они не хотят, чтобы кто-то помешал им — по крайней мере, один из них точно этого не хочет. Тут меня осеняет, и я заменяю последние три цифры нулями.

— Мотель «Закат», — произносит голос в другом конце провода. — Портье слушает. Чем могу помочь?

Я спрашиваю названия улиц. Получаю ответ. Вешаю трубку.

У меня в багажнике лежит топор. Он лежит там вот уже несколько лет, со времени «самоубийства» первого из убийц Клариссы. Таким образом, у меня кое-что есть. Я готов. Мне есть чем вынести к чертовой бабушке любую дверь на этой скотобойне под названием «мотель "Закат"». Мне есть чем разнести все, что я обнаружу за этими гребаными дверьми.

Я готовлюсь увидеть это, сводя свои ожидания к нескольким патетическим просьбам.

Пожалуйста… не насилуйте ее. Не делайте так, чтобы она умерла униженной и обесчещенной.

Пожалуйста… сделайте все быстро. Не заставляйте ее страдать. Не надо возиться с ней, как с треклятой бутылкой пива, которую вы урвали перед закрытием магазина. Не надо высасывать из нее и вдувать обратно уже высосанную кровь.

И пожалуйста… когда топор опустится на вашу шею, просто умрите. Не донимайте меня своими «почему» и «отчего», не пытайтесь умолять меня или придумывать оправдания. Просто держите ваш сраный рот на замке…

…и умрите.

Я не стучу.

Я не дожидаюсь вопроса «Кто там?»

Я не прячу свой козырь в рукаве.

Мой козырь у меня в руках, я заношу его над головой и всаживаю в удивительно крепкую дверь одного из номеров в мотеле «Закат».

Но не в этом дело.

И не в том, что дверь изначально не была заперта.

Поэтому, когда незапертая дверь распахивается, рукоятка топора вылетает у меня из рук — точно так же, как весь мой мир этой проклятой богом ночью.

Воздух.

Я держу в руках… воздух.

И затем дверь ударяется о стену — достаточно сильно, чтобы топор, вырванный у меня из рук, завибрировал, после чего следует мягкое, тяжелое «кланк!», с которым он падает на покрытый убогим ковролином пол.

Куклы.

Это первое, что я вижу, после того как дверь открылась вот таким волшебным образом.

Куклы, разбросанные повсюду, как в спальне неаккуратной девочки-подростка — непочтительность, призванная скрыть любовь, которую ребенок все еще испытывает к этому хламу. Среди кукол — пожелтевшие журналы: «16 Magazine» «Tiger Beat», «Бетти и Вероника».[101]

В центре комнаты — аленький столик, накрытый к чаепитию, тут же кое-что из косметики. Хозяйка и гостья наряжены в платья, которые явно им велики, обе в темных очках, обе накрашены, причем одна пара щек нарумянена чуть сильнее, чем другая. Две маленьких девочки — маленькая девочка и так называемая «маленькая девочка» — сидят по-турецки перед столиком и, оттопырив мизинчики, держат в руках пустые чайные чашки — неподвижные, замершие на середине… глотка.

Четыре темных линзы смотрят прямо на меня. На меня, скособоченного и неуклюже вцепившегося в свой топор. Неуклюже извиняющегося за дыру в двери и чувствующего себя чем-то вроде этой дыры.

Четыре темных линзы поднимаются синхронно, точно в балете, демонстрируя две пары глаз — двухцветных человеческих глаз Исузу и намного более темных глаз ее подружки.

— Марти, — произносит Исузу. — Это Твит.[102]

— Твит?

— Антуанетта, — поясняет Твит.

— Люди не называют вас «Тони»? — это не самый первый вопрос, который я собирался задать.

Что поделать, мои ожидания на протяжении всей сегодняшней ночи накрываются медной трубой.

— Ага, — вздыхает Твит.

Усталое «ага» взрослого человека.

— Видите, — продолжает она, — вот так всегда. Через какое-то время ты перестаешь добиваться от людей, чтобы они называли тебя как-то иначе. Потому что чем больше ты стараешься, тем больше они смеются, и единственный способ вернуть все на круги своя — это принять свое дурацкое прозвище, пока оно не превратится в обычный звук, которым люди пытаются привлечь твое внимание.