Обратная перспектива

Колька покорно сел на лавку и подставил Гале лицо. Галя внесла из сеней полбутылки водки. Сан Саныч весело поднял бровь.

— И не смотри, — не оборачиваясь, сказала Галя.

Тряпицей, пропитанной водкой, она обрабатывала Колькину ссадину.

— Ты, Коля, совсем озверел. Кто это тебя, соперники? Или муж приехал?

— Видел я десант на том берегу. Маски-шоу, — вставил Сан Саныч.

— Если бы муж, — вздохнул Колька.

— Посиди так, — сказала Галя и обратилась к Сан Санычу, — ну, чего сидишь, неси рюмки, что ли. Коля, выпьешь?

— Не откажусь.

Колька был непьющий и обычно оправдывался: «Если стану пить — пропаду».

Галя поставила перед Колькой тарелку борща:

— Ешь, давай, пока горячий — только что пообедали.

— Что это было? — любопытствовал Сан Саныч.

Колька отложил ложку — он был голоден, но выговориться было важнее.

— Пропал бычок. Ещё с вечера. Вернулся от… в общем, согнал стадо, а бычка нет. С утра пораньше облазил всё — от Леонова до Устинова. Нет. Может, убили мужики. Пошёл в Шушпаново, лодка у меня там, в траве. Умаялся, думаю — съезжу к… Отдохну. Смотрю — трое под избой майора, знаешь, построился, — трое в камуфляже, с ружьями, на брёвнах сидят. Охотники, что ли. Хотя… пацаны совсем. Лет восемнадцать, двадцать. А может, грабануть кого решили, с ружьями, внаглую. Там же теперь никто не зимует. Бери — не хочу. Ну вот… «Ребята, — говорю, — бычка не видели?» «Иди сюда, мужик, — спокойно так отвечают, — мы тебе покажем бычка». Подхожу. Один встал и как захреначит кулаком. Я упал, а они — ногами… «За что?» — говорю. Засмеялись, закурили и пошли. Вот скажи, Саныч, ну, выруби я одного, второго, а третий бы застрелил. Вот ты меня понял, да? Вот я всё это проглотил, правильно, да?

— Вырубил! — рассердилась Галя. — Вырубальщик нашёлся. Джеки Чан.

Сан Саныч задумался:

— Я, Коля, догадываюсь, кто это. Мог бы и заступиться. Только убьют меня. А потом тебя. Так что — хрен с ними. Нарвутся на кого-нибудь. Вот в субботу Митяй приедет — разберётся.

— Мудрый ты, Саня, как Славка, — с умилением, но и не без досады сказала Галя. — Коля, а чего ты удивляешься? Ты ведь вырос в Сокольниках.

— Ну, так там, Галя, хорошо. Всё понятно: пацаны хулиганят, перед девочками выпендриваются. Или гоп-стоп. Разденут догола, а папиросы оставят. И прикурить дадут. — «Прости, — скажут, — кореш. Работа такая».

— Ладно выдумывать… Революционный романтик. Я про собак. Видал, какие стаи по лесопарку ходят? Нет страшнее одичавшей собаки… Куда там волку. Они ведь людей знают и не боятся.

— Да, правда, беспредельщики, — сказал Колька. — Тебе, Галя, виднее, ты когда-то библиотекаршей была.

Сан Саныч фыркнул.

— Ты, Колька, сейчас к бабе?

— Куда я такой, — ухмыльнулся Колька. — Пойду, отлежусь. Бок болит, зараза. Ребро, наверное, сломали…

Когда Колька ушел, Сан Саныч неодобрительно посмотрел на остатки водки и стал надевать сапоги.

— Ты куда? — звонко спросила Галя.

— Пойти глянуть, как мужики колодец копают для Татьяны Ивановны. Карлик просил присмотреть.

— Да ты вчера уже насмотрелся. Свалился на закате. Даже сериал, няню свою распрекрасную, проспал. А я одна корячилась, комбикорм затаскивала.

— Так то вчера, а сегодня у них пусто, Славка, небось, с утра всё подобрал…

Осеннее солнце не дотягивало уже до запада, сваливалось, ослабевшее, прямо на юге. Ядовитый лиловый закат подсвечивал бурую воду, киселём растекался по траве и валунам.

Колька решил Шушканово обойти, не геройствовать, а пробираться прямо через лес, по тропинке, на которой лоснились в контражуре палые листья. Скоро стемнеет, но всё здесь, слава Богу, знакомо, облетевший лес прозрачен, да и берёзы светят.

Страшный крик, резкий и протяжный, похожий на пароходную сирену, раздался за рекой. Через некоторое время множественные голоса — робкие, печальные, возникли на месте крика, голоса выстроились, устремились ввысь — похоже, девочки пели в церковном хоре.

«Волки, — отметил Колька, — лося задрали».

Низкое рычание донеслось с места трагедии, волчий хор сник, опал, как пламя. Медведь, раздражённый поисками усиленного, перед спячкой, питания, вышел на сцену.

«Этих — не боюсь, — рассуждал Колька. — Эти — дикие, разумные».

Подморозило, идти стало легче, согретый борщом и участием Колька шёл и плакал. За сорок лет выживания он так и не нарастил себе панциря, ни даже чешуи, за каждым кустом поджидали его впечатления, ощущения, а то и чувства.