Обратная сила. Том 1. 1842–1919

Павел Николаевич собрал все силы, довел семинар до конца, воротился в кабинет, достал из кармана полученное утром письмо и в который уже раз перечитал его: «…Мне сказали, что Вы недавно были в Карлсбаде. Отчего же не заехали и даже не дали знать? Да, я помню, мы условились с Вами никогда более не видеться, и вот уже тридцать с лишком лет свято соблюдаем нашу договоренность, но мы, милый друг мой, уже так немолоды (не желаю говорить «стары», однако ж это правда), и скоро наступит момент, когда о нашей договоренности не станет смысла и думать, ибо одного из нас не будет уже в живых. Да, пусть не увидеться, но хотя бы знать, что Вы рядом, всего в нескольких шагах от меня, чувствовать Ваше присутствие и надеяться, что, быть может, мои мысли и моя преданность Вам смогут преодолеть это небольшое расстояние и достичь Вашего сердца. Разве у Вас не то же? Разве Вы не чувствуете того же самого, милый мой Поль? Все эти долгие годы нашей разлуки и моего вынужденного брака Вы постоянно поддерживали меня своими теплыми письмами, своей нежной дружбой, и мне трудно представить, как я выжила бы, в особенности здесь, за границей, если б не Ваше сердечное участие во мне. Возможность побыть хотя б в полуверсте от Вас, даже не видя Вас, но зная, что Вы где-то неподалеку, дала бы мне право думать, что мы дышим одним воздухом с Вами. Вы лишили меня этой радости. Почему, милый Поль? Вам настолько непереносимо мое присутствие? Впрочем, умоляю, не примите мои слова за упрек. Это всего лишь крик истерзанной души, крик искренний и ничего не требующий в ответ. Я только хочу, чтоб Вы знали, что я все еще предана Вам. Не сердитесь на меня, милый мой друг. Расскажите о Ваших домашних делах, расскажите подробнее, прошу, в последнем письме Вы лишь упомянули, что девочки растут благополучно, а Николай вышел в отставку и занялся адвокатской работой. Но Вы ничего не пишете про Игнатия, а между тем мне достоверно известно, что три месяца назад он приезжал в Гейдельберг на консультацию к именитому профессору медицины, разговаривал о здоровье жены. Неужто с Надеждой все так страшно? Если Игнатий решит привезти супругу в Германию на лечение, не откажите в любезности попросить его нанести нам визит, мы ведь живем совсем рядом с Гейдельбергом. Мне приятно будет увидеть Вашего племянника, а в случае, если лечение окажется длительным, я была бы рада видеть его с супругой своими гостями, дом мой достаточно просторен, после смерти мужа его дети от первого брака совсем перестали меня навещать, за столь долгое время они так и не полюбили меня, а наши общие дети не захотели жить в Германии и вернулись в Россию. Впрочем, все эти грустные обстоятельства Вам известны. Со мной живут только две мои двоюродные племянницы. И я всегда рада гостям. В особенности тем, которые связаны с Вами кровными узами. Всегда Ваша Е. Ш.-Г.»

Баронесса Елизавета Шувалова-фон Гольбах. Лиза. Лизанька, которую он так и не смог ни забыть, ни разлюбить. Да он и не старался. Женщины проходили через жизнь Павла Гнедича, но не через его сердце. Тоску по Лизе и несвершившуюся любовь к ней князь расценивал как часть собственной пожизненной каторги, как свое наказание, избежать которого у него и в мыслях не было. Каждый грех должен быть оплачен карой.

Он аккуратно сложил письмо, спрятал в карман, взял перо и бумагу и написал племяннику записку, в которой отменял сделанное накануне приглашение в ресторан к Тестову «на знаменитых поросят под хреном». «Пообедаем дома, проведем приятный тихий вечер, – писал он, – душевных сил осталось так мало, что, боюсь, на людях окончательно расклеюсь. Дети будут рады». Отправив записку с посыльным, Гнедич отправился домой.

* * *

– Ах, батюшка-барин, – захлопотал, увидев хозяина, Афанасий, – вас к обеду-то и не ждали, вы ж с утра еще упредили, что с молодым барином к Тестову обедать пойдете. Повар и не готовил ничего, а Ульяна сготовила только детское и людское… Сейчас скажу, чтобы гнали девку в лавки за продуктами. А молодого барина ждать? Или обед на вас только одного?