Обратная сторона мести (СИ)

И сейчас, вспоминая вчерашние скромные посиделки, которые вряд ли можно было назвать мальчишником; какое-то незнакомо просветленно-счастливое лицо Щукина; шутливые наставления многомудрого женатика Савицкого, Паша испытывал какое-то призрачное ощущение светлой грусти и почему-то потери, как будто что-то очень важное, нужное дразнило и ускользало от него. И вдруг, наткнувшись взглядом на сжавшиеся руки, на массивное серебряное кольцо, тускло сверкавшее немым укором, Ткачев уловил это неясное чувство. И, как сейчас, в висках зазвенел усталостью и скрытым отчаянием тихий голос Ирины Сергеевны.

“Она всегда будет между нами”.

И… ничего.

Ничего не отозвалось в груди привычным, изматывающим всполохом боли или эхом глухой, неистребимой тоски.

Пустота. Полная и абсолютная успокаивающая пустота разливалась внутри, не растравляя старых ран — тех ран, которые, казалось ему, не заживут никогда.

С третьей попытки, с трудом, содрав кожу на пальце, Паша стянул серебристый ободок и на секунду, словно прощаясь с чем-то, задержал на нем взгляд. А через мгновение потревоженная вода с тихим плеском сомкнулась вновь, скрывая в глубине нечаянный дар. И, отводя взгляд от зеркально-ровной поверхности, Паша осознал, что впервые за долгое время не испытывает смутного чувства вины.

Живым — жизнь.

========== Назад в будущее ==========

В кабинете было непривычно спокойно: не разрывались от звонков телефоны, не слышалось виноватое бормотание очередного провинившегося сотрудника, не трещал раздраженно перегревшийся компьютер, только ровный гул работающего вентилятора разбавлял тишину. На спинку стоявшего в углу дивана был небрежно брошен форменный галстук, рядом со стулом стояли поспешно скинутые туфли, на столе скучала одинокая чашка из-под кофе. Зимина спала, прижимая к себе какие-то бумаги, во сне ее лицо было незнакомо умиротворенным, лишенным привычной холодной жесткости, но в то же время немного усталым, и Паша как-то сразу понял, что домой начальница даже не заглядывала. Да и на перекус, судя по всему, тоже не отвлекалась…

И, осторожно прикрывая за собой дверь, Ткачев вновь поразился всколыхнувшейся внутри томительной нежности, даже трепету, и незнакомому желанию проявить заботу даже в самой, казалось бы, незначительной мелочи, а еще тому, что так странно-окрыляюще действует это непривычное чувство — в такие минуты он ощущал себя едва ли не волшебником. Паша никогда раньше не подумал бы, что отношения могут быть удовольствием, а не нудной, утомительной повинностью, вызывающей разве что раздражение. Но, неожиданно для себя, сблизившись с Ириной Сергеевной, он вдруг совсем иначе стал воспринимать привычные вещи: и редкие обеды вместе, когда удавалось отвлечь начальницу от бесконечного рабочего марафона; и мытье посуды после совместно приготовленного ужина; и общение с Сашкой, на удивление спокойно принявшим новые отношения матери; и много что еще… Прежде даже не задумывавшийся о каком-либо подобии семейных отношений, Паша в лице Зиминой и ее сына внезапно приобрел настоящую семью. И теперь точно знал: ради них ему стоит жить.

Когда Паша вернулся, Ирина Сергеевна, все еще сонная, неторопливо приводила себя в порядок перед зеркалом. Обернувшись на звук открывшейся двери и увидев на пороге Ткачева с подносом в руках, пряча улыбку, по-доброму съязвила:

— Это что, у нас теперь так о происшествиях докладывают?

— Вроде того, — усмехнулся Паша, ловко поймав брошенную связку ключей и запирая кабинет. — Конечно, не завтрак в постель, но, по-моему, тоже неплохо.

— Господи, Паш, я тебя обожаю! — засмеялась Ира, отходя от зеркала и усаживаясь на галантно пододвинутый оперативником стул. Ткачев, с улыбкой заметив, с каким аппетитом начальница накинулась на еду, не спеша отпил кофе и вдруг подумал, что не променял бы это утро ни на какое другое. И пусть он до предела вымотался за время ночного дежурства; и пусть вместо уютной кухни он сидел в казенном кабинете, куда в любую минуту мог начать рваться кто-нибудь нетерпеливый; и пусть вместо полезного, заботливо приготовленного завтрака приходилось довольствоваться едой из ближайшей кафешки; и пусть рядом с ним находилась не милая, домашняя девушка, а эта циничная стерва с замашками полководца… Все это было совсем неважно. Потому что в это утро он был по-настоящему, неоспоримо счастлив.

— О, судя по чьей-то довольной физиономии утренний доклад прошел на пять с плюсом, — вместо приветствия поддел Савицкий, отрываясь от бумаг и замечая маячившего в дверях напарника с мечтательно-счастливым до невозможности лицом. — “Я пришел к тебе с докладом рассказать, что солнце встало…”

— Ром, иди ты, а? — рассеянно отмахнулся Паша, прерывая явно неприличный экспромт на тему перевирания классики.

— Типа не трожь святые чувства? — продолжал откровенно веселиться Рома, но под грозным взглядом немного притих. — Ну зато теперь понятно, чего это наша матушка-императрица сияет как ясно солнышко…