Обратная сторона Соляриса

И все же, несмотря на божественные анаграммы и ассоциации имен (Хари – одно из имен солнечного бога в индуизме), у европейского читателя это имя должно, прежде всего, ассоциироваться с известной шпионкой. И правда ведь – новая Хари заслана Солярисом на Станцию под видом давно умершей женщины, чтобы вступить в контакт с Крисом, выведать его реакцию, спровоцировать на действия. Шпионка, наделенная чарами любви – страшное оружие мести. А может быть наоборот – единственный шанс на Контакт, посредник между несовместимыми цивилизациями.

Лем очень подробно описывает атомизированное состояние ученого сообщества, разодранное теоретическими спорами. Появление «шпионки» Хари на Станции, где царит такое же взаимное непонимание, стало основой, практической опорой для посреднических усилий Снаута, завершившимися объединением усилий ученых, за счет жертвы собой «дочери Неба».

Много места в романе уделено доказательству человеческой природы Хари. Различие проходит где-то очень глубоко и невидимо. С учетом общности в роли посредников Хари и Снаута, эта параллель выглядит как рассуждение об общности европейских ценностей и для евреев, которые к тому же несут в глубинах своей культурной природы великую силу. На мой взгляд, эта апология вполне уместна для польского еврея и европейского писателя.

На этом постижение замысла Лема можно считать исчерпанным. Вряд ли он хотел сказать больше, чем могли понять сами европейцы. А других адресатов у изначального замысла «Соляриса» и не было. Однако же, откуда-то Тарковский извлек образ второй героини? Или может быть первой?

Впрочем, у Лема в польском тексте романа есть еще один персонаж женского рода – планета Солярис. Это при первом переводе на русский планета стала океаном и сменила пол. Может, Тарковский просто вернул родину-мать на законное место, но уже в образе женщины?

Станислав Лем как-то сделал важное признание в том, что писал «Солярис» не так, как все предыдущие книги. Вместо рациональной переработки предшествующих культурных образцов – самое настоящее иррациональное откровение. Когда писатель лишь записывает то, что ему открывается. Так творили все великие писатели и поэты, потому и «Солярис» – это великая литература, а не просто фантастика.

Восприятие образов подсознания через фильтр сознания – вещь всем знакомая по сновидениям. Многие глубинные смыслы стереотипами нашего сознания отторгаются и не усваиваются, поэтому архетипам и прочим «активным элементам» подсознания приходится мимикрировать под нечто «кошерное», удобоваримое для сознания. Например, духовные и душевные ипостаси своей, европейской цивилизации получают образы людей, а неразличение таковых в соседней, русской цивилизации делает ее образ бесформенным, тревожным, опасным как «живой океан». По сути, художественное творчество – есть сон, увиденный как реальность в некотором переходном, сумеречном состоянии разума. Булгаков в «Театральном романе» примерно так же обрисовал свою писательскую работу – записывать звучащие и увиденные образы.

Замысел романа, с культурными ипостасями европейской цивилизации как действующими лицами, послужил автору ключом к «книге жизни», тому самому плану «на тысячу лет», который существует объективно и независимо от нашего сознания. Совпадение образов и сюжетных линий с теми образами, что есть в подсознании у читателей, вызывает освобождение духовной энергии, ощущаемое как эстетическое удовольствие. Судя по тому, что русские читатели получили большее удовольствие от романа, для них таких совпадений ключа с глубинным культурным кодом случилось больше, чем для европейцев.

Соответственно, можно утверждать, что Лем, сосредоточившись на своем сугубо «европейском замысле», не осознал глобального значения многих образов и деталей, относящихся к более широкому и глубокому контексту. Поэтому и обиделся на Тарковского, который эти образы и детали увидел и проявил в фильме.

Вот, скажем, Гибарян – в романе участвует в виде хладного трупа и культурного наследия, да еще в виде призрака в одном из эпизодов. Армянская или византийская фамилия указывает на южное направление, но очевидно отсылает к «гибернации» трупа в холодильнике. Однако кроме умершего духа рядом все еще живет некая часть души Гибаряна – еще одна дочь матери Солярис.

Гибарян – старший коллега и наставник Кельвина, но в «европейском замысле» Лема не участвует. В более широком контексте и масштабе этому «умершему от стыда» герою соответствует византийское православие. В этом случае понятно, почему он умирает незадолго (по меркам истории) до активного столкновения западной цивилизации с «матерью Солярис». При этом именно дух Византии был во главе «исследователей» и даже первым применил к «живому океану» жесткие меры. Не будем томить читателя ожиданием уже проговоренного истолкования образа матери у Тарковского как России – огромного, необъятного и непонятного для соседей материка на стыке многих цивилизаций.