Обратная сторона вечности (Кахатана - 2)

С самого начала что-то пошло не совсем так, как обычно. Во-первых, варвары не врезались с ходу в боевые порядки сихемских войск, а замедлили движение и стали быстро перестраиваться на ходу. Командовал ими гигант на черном коне. Он был хорошо заметен благодаря своему исполинскому росту и золотому венцу с драконьими крыльями, полыхающему огнем.

Самаэль сразу понял, какую ловушку подготовил ему противник. Надо сказать, что она показалась ему крайне примитивной, но он решил не заглядывать вперед, а разбираться с тем, что видит перед собой. Быстро развернув своих телихинов конных лучников - так, чтобы они вышли прямо в бок правого крыла противника, урмай-гохон коротко рявкнул приказ, и воины начали сыпать стрелами.

Принято говорить, что от вражеских стрел небо потемнело. Это действительно было так - пехота Сихема, не защищенная тяжелыми доспехами, вооруженная копьями, которые мешали ей быстро передвигаться, увидела, как посерел день. Их буквально выкашивали меткие стрелки-телихины, чрезвычайно подвижные на своих послушных, вышколенных конях. Они управляли скакунами прикосновением колен, движением стопы, а узду наматывали на высокую луку седла. Длинные луки с тройными тетивами одновременно могли стрелять тремя стрелами, и жертва наверняка бывала поражена.

Расстреливали прицельно - в первую очередь офицеров, гонцов, трубачей, которые передавали сигналы. Потом уже обычных солдат.

Опешивший Фахид промедлил совсем немного, но промедление это было смерти подобно. Когда он скомандовал коннице идти в атаку, защищая свою пехоту, то допустил грубейшую ошибку, как человек, который, торопясь и спотыкаясь, двигается медленнее, чем ровно идущий.

Конница ринулась на телихинов, но Самаэль ждал этой минуты. Во главе большого отряда чайджинов-меченосцев он преградил ей путь в узком месте, где река делала крутой поворот и изгибалась петлей.

Фахид лицом к лицу столкнулся с так называемыми варварами и их урмай-гохоном. Он понял, что слово "варвары" неприменимо к народу танну-ула, а урмай-гохон Самаэль если и уступает такому полководцу, как Зу-Л-Карнайн, то на голову превосходит военачальника Фахида. Как боец и как стратег.

Его собственная пехота - левый фланг - беспомощно топталась сзади, не в состоянии помочь своим рыцарям, а спереди их уже крушили могучие, закованные в латы, прекрасно тренированные воины. И на всех наводил ужас полуобнаженный гигант в золотом венце...

Все было закончено в считанные минуты - чайджины проявили чудеса ловкости и умения владеть мечом, пехота Сихема бежала с такой скоростью, что ее было трудно догнать даже верхом; длинные копья с крюками, столь хорошо зарекомендовавшие себя в боях с конницей, так и не были пущены в дело.

Во время боя урмай-гохона постоянно окружали отборные телохранители-багара. Их можно было узнать по алым султанам на шлемах.

- Хашум! - капризно протянул государь Аламжи. - Хашум! Здесь дурно пахнет!

В прекрасном дворце действительно витали странные, чтобы не сказать больше, запахи, непривычные сановному обонянию. На дворцовой площади расположились многочисленные беженцы - в крепости не хватало места. Хорошо еще, вдоволь было еды и воды, но никто не мог себе и представить, что в конечном итоге придется отсиживаться за стенами Файшана, как в гнезде, под которым кругами ходит свирепый и голодный хищник.

Шел двенадцатый день осады.

Хашум тяжело переживал гибель своего друга и брата - Фахида. Даже расстался по этому поводу с красавицей Шаризой, которая до смерти успела надоесть ему своими страхами и слезами.

Еще тяжелее он переживал гибель армии Сихема - прекрасно организованной, вооруженной и обученной. И, как умел, клял себя за недальновидность и излишнюю уверенность. Он и предположить не мог, что пришедшие из диких степей люди смогут противостоять цивилизованной регулярной армии. Он дал себя убедить в том, что государство находится в полной безопасности, потому что сам хотел в это верить. И за это неуместное для политика желание и расплачивался сейчас.

- Хашум! Что нам делать?

- Пытаться снестись с аитой государь. Иначе варвар сможет принести немало горя нашей стране.

- Нет! - рявкнул Аламжи.

И Хашум с удивлением на него воззрился. Государь Аламжи был женоподобным слизняком, не имеющим ни убеждений, ни мнений, ни принципов. Он спал с женщинами, потому что был мужчиной, ел, потому что ему готовили вкусную пищу, и правил государством, потому что это нравилось ему больше, чем подчиняться. В сущности, его правление сводилось к тому, что он как попугай повторял то, что нашептывал ему в оба уха первый министр. Проявление каких бы то ни было мыслей, суждений и четкое их выражение были просто невозможны, если речь шла о нынешнем государе Сихема. Вот почему Хашум решил, что ослышался.

- Государь, - начал он осторожно и вкрадчиво, - видимо, государь плохо меня услышал. Я предложил ему снестись с императором Зу-Л-Карнайном и обрисовать ему картину нашествия с тем, чтобы аита понял, что здесь затронуты не только интересы Сихема, но и его собственные.

- Я не хочу обращаться за помощью к этому юнцу!